Когда-то я обещал опубликовать здесь эту историю, что и выполняю теперь.




Когда-то существовали две расхожие фразы: “Старики ещё помнят то время, когда…” и “ Это было в то время, когда…”. Обе вполне соответствуют описанной ниже истории, ибо произошла она в те невесёлые времена, когда не только “домашнее” размножение ЗАПРЕЩЁННЫХ ЗАКОНОМ книг, пособий и т.п., но даже хранение и чтение их каралось весьма сурово! И, тем не менее, немало рискуя, люди “тиражировали”  Пастернака и Булгакова,  Автарханова и Солженицына, “Кама Сутру” и “Цветок Лотоса”, “Чонкина” и “Эксодус”, пособия по изучению карате и учебники иврита, а так же многое другое. В том числе, и ради приработка к скудной зарплате. Одни по ночам стучали на пишмашинках, другие, запершись в ванной или производственной фотолаборатории, “клепали” фотокопии изданий, третьи размножали тексты на редких в то время светокопировальных установках типа “Ксерокс”. Многие, таки, “понесли заслуженное наказание”, особенно из первой и третьей группы - ходили слухи о том, что ОРГАНЫ умели находить пишмашинки, а уж тем более “Ксероксы”, по их регистрационному “почерку”.
   Это началось во второй половине 70-х. Моего приятеля - профессионального журналиста, работавшего в одном из московских журналов – турнули с работы за сионисткую деятельность. Однажды он был на проводах своего товарища – известного уже тогда поэта Бориса Камянова. В знаменитых Овражках собралось несколько сот человек. По наводке сексотов там было и несколько десятков ”ментов”, как в форме, так и в штатском. Разогнать ничем не провоцировавшую себя “маёвку” они так и не решились, но многих  её участников “запротоколировали” на фотоплёнку. Так мой приятель впервые оказался на допросе в КГБ, где его и обвинили в сионистской деятельности (участие в проводах товарища в Израиль), несовместимой, как считалось, с высоким званием советского журналиста. Отделался он, правда, лёгким испугом – отпустили, жёстко пожурив. Но…., сообщили администрации и, почему-то (приятель не был членом партии), парткому редакции - главный редактор, перепуганный насмерть, немедленно уволил перспективного, на тот момент, молодого сотрудника! (А товарищ мой, надо добавить, уже тогда был “в подаче”, но получал отказ за отказом.  Его отец, который оставил семью вскоре после рождения первенца, и которого приятель впервые увидел тогда, когда от того потребовалось разрешение на выезд, имел какое-то серьёзное отношение к “оборонке”). Ясно, что ни журналистом, ни редактором его уже никуда не принимали. Подрабатывал случайными публикациями, задания на которые перепадали от работавших по разным редакциям друзей и знакомых, в конце концов, стал профессиональным сторожем – привычная тогда для отказников работа! И…, участвовал в деятельности сионистов. (Я привожу слово “синисты”,  имея ввиду совсем не то, что понималось под этим термином советским режимом.  Основатели сионистского движения (конец 19-го, начало 20 века), и его последователи считали сионизмом право евреев жить в Сионе, право на создание там своего национального государства, право на национально историческое и национально культурное самоопределение. И это единственная цель, которую преследовал и наследует сионизм! Никого отношения к режиму она, эта цель, как и движение поволжских немцев за право вернуться в Германию, не имела! Но, истина никогда не интересовала советскую власть, о чём сегодня узнаём всё больше и больше чудовищных фактов!)  Сидя в отказе, он, в частности, участвовал в издании самиздатовского журнала “Торбут” (“Культура”), публиковавшего материалы о еврейской истории и культуре, о новостях жизни советского еврейства и т.п. материалы. Ну а поскольку приятель владел не только мастерством журналиста и редактора, но ещё и фотографическим опытом, журнал расходился в виде фотографических копий. Естественно, он был близок ко многим активистам, боровшимся за право свободной репатриации в Израиль. Так вот, это поколение отъезжантов и отказников имело весьма разветвлённую по стране сеть преподавания иврита – вполне понятное явление для людей, стремящихся жить в новой для них языковой среде. Были учителя, были группы учеников, были печатные пособия. А теперь, внимание! Изучение иврита пресекалось в судебном порядке! Все языки мира, даже экзотические – пожалуйста, а иврит низзззя!!! Преследовались и преподаватели, и ученики. Им устраивали разные козни - вплоть до административных 15 суток, вплоть до невозможности продолжать работать по специальности. Ряд преподавателей, исчерпав другие меры воздействия, отправили за решётку! Разумеется, “шили” им не преподавание иностранного языка, а, чаще, ту же пресловутую – в качестве противоправной – сионистскую деятельность. Напряжёнка была и с учебниками иврита. Очевидно, что советские издательства их не выпускали, а без учебников – какой же иврит?! Поэтому они, разными путями, попадали в страну из Израиля. В крайне ограниченных количествах. А потом тиражировались описанными выше методами. Но если в общественных местах неглупый сексот или работник правоохранительных органов обнаруживал в чьих-либо руках учебник иврита (даже изданный типографским способом, в Израиле, не говоря уже об остальных!), этого в те годы вполне хватало для привлечения “проколовшегося” к служебной, административной или судебной ответственности. Но именно высокий спрос на многостраничные учебники понуждал подпольных “издателей” идти на высокий риск - цена каждого экземпляра была не столь высока, а вот “тираж” приносил ощутимую прибыль, порой превышавшую среднестатистическую зарплату! Жилось моему приятелю…… С шестидесяти рублей сторожа и редких публикаций – не разгуляешься! Да и свой уже первенец подрастает… И когда ему предложили тиражировать учебники под фотоувеличителем, он, конечно же, согласился. Печатал в многонаселённой коммуналке, по ночам, промывал в общественной ванне. Занимался этим не менее пары лет, и как ему посчастливилось обойти случайное любопытство соседей – загадка! Зато, пришло, наконец, относительное благополучие!
    А в 79 он получил разрешение на выезд! Из системы распространения учебников иврита выпадало достаточно существенное звено, и тот, кто расплачивался с приятелем, то есть являлся заказчиком, попросил его предложить в замену себе надёжного исполнителя. Вот приятель и предложил мне этот “бизнес”. Я тогда заведовал фотолабораторией одного московского НИИ, в которой кроме меня числилось ещё два человека. И если лаборантку можно было не принимать в расчет - уходила с работы почти сразу после “звонка”- то второго фотографа обойти было никак нельзя, мы оба частенько задерживались допозна, либо заканчивая большой объём работы, либо “творя” свои собственные фотографии. НИИ, а вернее отдел, в котором мы работали, располагался в центре Москвы, на первом этаже старинного особняка. Руководил отделом молодой архитектор, большинство сотрудников являлись его бывшими сокурсниками, поэтому ряд лет в отделе царила достаточно демократичная атмосфера. Многие имели входные ключи и от основных дверей, и от своих комнат. Были они и у меня, были и у моего напарника. И хотя отношения наши были более компаньонскими, даже товарищескими, нежели служебными, предложенный мне риск был всё-таки очень высок. И тогда я решился предложить коллеге совместный заработок. Колебания были, разумеется, ведь речь шла не о тиражировании, скажем, учебника хинди, что бы тоже подпало под статью об использовании производственного оборудования в корыстных целях, но “кому положено”, случись неприятное, отнеслись бы к этому наверняка гораздо мягче, чем к тиражированию “сионистских” пособий. Было, однако, два обстоятельства, позволивших сделать напарнику вышеозначенное предложение. Во-первых, за несколько лет совместной работы я убедился в том, что этому русскому парню чужд анисемитизм, во-вторых, он не избегал любой возможности заработать!
В общем, взялись мы с ним за это рисковое предприятие. Отлично помню, что за лист 30 на 40 нам платили 20 копеек, но за ночь мы перелопачивали несколько сотен листов! Конечно же, заказы не шли косяком, но за несколько рабочих ночей в месяц мы получали существенную прибавку к зарплате! Ближе к утру, упаковав просушенные отпечатки в картон, мы приступали к сожжению естественно образовывашегося, при массовой обработке в кюветах, брака. Был у нас для этой цели огромный жестяной бак, а продуХт сгорания улетучивался через смонтированную в окне лаборатории мощную приточно-вытяжную вентиляцию. Мы попросту опасались выбрасывать брак с ивритскими текстами в дворовую помойку. Во-первых, жители особняка наверняка знали о существовании фотолаборатории, во-вторых, советская Россия всегда располагала излишне бдительными гражданами! А вот отправить на помойку пепел было вполне безопасно!
          И вот, очередной московский серый рассвет. Выполненная работа разложена в картонные коробки, в баке дотлевают остатки брака, вентиляция тянет на улицу остатки дыма, а в помещение чистый воздух. Уставшие, но довольные, разливаем по рюмашке – скоро домой, отсыпаться. Вдруг, сильный стук во входную (ту, что выходила в парадное) дверь. И ещё,  и ещё! И чьи-то громкие голоса! Перепуганные, открываем дверь, и…………, пугаемся уже не на шутку! Два молоденьких мента!
“Вы что тут делаете? Почему у вас дым из окна валит?!”  
Тон, каким они спрашивали, ничего хорошего не предвещал! Не скрою, я растерялся. А мой напарник нет:
“ Серебро сжигаем!”
“Какое ещё серебро?!”
“Да вы пройдите, посмотрите!”
Проходят в лабораторию. В ней уже чисто, свежо, а в баке, в пепельной черноте, искорки мерцают. И тут мой напарник прочитал ментам краткую лекцию о сдаче серебра государству, и о двух способах его извлечения – осаждением и сжиганием. И добавил, что, мол, нас обязали к начинавшемуся дню подготовить серебро, а времени, мол, оставалось мало, вот и пришлось остаться после работы, срочно заняться сжиганием серебросодержащих фотоматериалов. Притихли менты, подобрели…
“Ну, вы, ребята, того, поаккуратнее с этим, а то ведь, соседи позвонили, обеспокоены - дым, говорят, с первого этажа валит. Горит у них, в НИИ, что-то.”
С тем и ушли. Почему соседи звонили в милицию, а не в пожарную службу, мы так и не узнали. Но, сели после ухода ментов, накатили по полному, и залпом выпили. За оставленную нам судьбой свободу!