В сон, переломанный длинным перелетом и километрами горной дороги, врывается скрип ставни на крыше. Ее, старенькую, рвет и терзает неуемный эссуэрский ветер. Крики чаек надрывной панихидой теребят сознание. Сквозь ресницы вижу окно с цветастой занавеской. Снизу, из патио, долетают звуки этюда Агуадо. Мустафа, наш вечный мажордом, еще год назад пытался научиться играть на гитаре и застрял где то на второй части этого несложного этюда для учеников 1 класса музыкальной школы.

Улыбка расцветает на губах. Все верно, все хорошо. Я снова дома. Год спустя.

Тот же плач ставни, крики чаек, ветер и Мустафа……

Время Небежать, состояние Неспешить.

Незачем. Некуда.

Душ. И кофе.

Стук в дверь: «Эй, Раша…»

Мустафа..

Аромат кофе на столе переплетается с терпким запахом гашиша. Мустафа коряво заигрывает и проявляет гостеприимство во всей красе.

Клубочком на диване остаюсь Неспешить. Я отдаюсь городу. Он проникает в меня, как свежая струя крови в обезвоженное сердце. Замершее до следующего толчка, чтобы забиться в нормальном ритме. Или навсегда замолчать…….

День. Проход по улице занимает часы. Поздороваться просто кивком не удается. Тут почти не бывает русских, все помнят и норовят затянуть в гости. На традиционный чай с мятой и гостеприимный косяк.

В порту хамоватые чайки также остервенело бьются за требуху с утреннего улова. То, что не отдали им, можно тут же получить через дорогу в кафешке, зажаренное на гриле.

В городе нет лета и зимы. Время остановилось так давно и незаметно, что никто за этим не уследил.

Есть состояние себя. В себе и в этом городе. Он либо приоткрывает паранджу своей души и ты влю елы-палы ешься безвозвратно, либо ты уезжаешь в тот же день обратно в серый портовый Агадир и недоуменно пожимаешь плечами: ну и что такого в этой ветреной холодной Эссуэйре?

У меня там состояние города во мне. Гармония счастливой пустоты звенящих мыслей.

Вечер. В Эль Габиане играет Рашид. Перкуссия всем телом, начиная с белозубой лучистой улыбки. Мимуль, из рыжего пугливого котенка за год вымахал в наглого, с высоченными голенастыми ногами котяру. Он больше не кусает меня за подбородок. Просто не умещается у меня на шее.

Рубашечник Хассан через дорогу таки заманивает в гости, приехал брат. Макс-релакс. Ду нот пей такс. Че Гивара, родом из Заира.

Утром компания из марроканцев, русских, португальцев и канадцев вываливается из тесной лавки на улицу. Пьяные марроканцы , встав шалашиком, уходят куда то в черноту улицы под уверенное «ла шата ми кантаре». Интернационал победил. Я не знаю, я не помню на каком языке мы так понимали друг друга.

Позже днем на улице на звуки наших голосов обернулся араб: «вы что, русские что ли?». Наше четкое и слаженное : «да, нет , не знаю» его не смутило. Хамид. Учился в Ярославле. За 7 лет после возвращения видит русских второй раз.

В следующий раз повезет нас в деревню, будем жить без электричества. Спать на пляже и питаться рыбой. Он обрусел, его анекдоты и мимика - не арабские. Водит в рестораны, кормит на завтрак лучшими в городе пирожными. Соскучился по общению.

170 км горного пути к самолету. С каждым проворотом поршня в машине, уносящего прочь, из сердца больно капает на раскаленный асфальт свежая капля.

Позже, сдав машину, понуро бредем по туристическому Агадиру. Как чукчи, которые набили пушнины за зиму и привезли в центр по весне обменять на водку и патроны. Мы тут чужие себе и чуждые всему. Неуютно.

В самолете я закрываю глаза. Сквозь рев турбины я упрямо слышу родной до боли звук.

Я никогда не смогу рассказать про мой город. В нем надо просто один раз проснуться, под крики суетливых чаек и скрип старой, потрепанной ставеньки с жалостливым напевом.

Иншалла