«Заря» долго не отходила от причала Подпорожья – ждали задержавшуюся почтовую машину. Наконец почту загрузили на борт, и наше судно пошло вверх по Онеге. Погода испортилась окончательно: дождь разошелся, ветер то и дело морщил онежскую воду, гнал над ней низкие облака. Сентябрь – чего ж еще от погоды ждать? Берега были пустынны, даже в прибрежных деревеньках не было видно ни одной живой души. Остановки в Пияле, куда я добирался, расписание не предусматривало. Ближайшая была в Хачеле – в трёх километрах выше по течению, на другом берегу, к тому же. Понимая, что в такую погоду, да под вечер искать моторку до Пиялы дело почти безнадёжное, я решил упросить капитана всё же пристать у Пиялы, сделать одолжение. -Попробую – сказал капитан – только брёвен там, у берега, навалено - как близко смогу подойти - не знаю. Наконец поднялись по реке до Пиялы. «Заря», аккуратно расталкивая брёвна, несколько раз пыталась вылезти мордой на самый берег, но каждый раз, упершись в топляки, останавливалась в паре метров от уреза воды. Я раскатал сапоги, спустился в воду, нащупывая ногой твердое дно между брёвнами, и, балансируя с кофром наперевес и рюкзаком за спиной стал выбираться на сушу. Судно отошло, брёвна заколыхались, потревоженные струёй воды, норовя защемить ногу. И, когда оставался последний шаг, чтоб выйти на берег, нога соскользнула с мокрого бревна, и я шлёпнулся в мокрую глину вместе с рюкзаком. Отмыться до приличного вида здесь же, на берегу надежды не было, и я, как есть, пошел к избам Пиялы искать пристанище. Обойдя несколько домов, я оказался у порога небольшой крепкой избы. Из-за изгороди на меня смотрел с недоверием молодой бычок. Хозяйка вышла на крыльцо, выслушала мою просьбу о ночлеге, тоже с недоверием осматривая меня. Видок у меня, вывалянного в глине, был, наверное, впечатляющ. - Пал, што-ли? – спросила пожилая женщина. -Ага! Падший я! – попытался сострить я. -Ну, заходи… – сказала она, пропуская меня внутрь. Наталия Григорьевна – так звали хозяйку – отдыхала от летнего нашествия внуков, не напрягала себя тяжелой работой в огороде и по дому. Только молоденький резвый бычок постоянно требовал сил: то стойло надо чистить, то травы ему свежей накосить. Дожди не кончались, да ещё похолодало. На пленэре делать было решительно нечего. Мы сидели у окошка, разговаривали, и я всё собирался попробовать уговорить Наталию Григорьевну на съёмку, но ничего кроме бесхитростного портрета «в лоб» не мог для неё придумать. Наконец, с неба вылилось всё, что было предназначено Пияле, и я смог поснимать, побродить по окрестностям. Когда вернулся, в приютившем меня доме топилась печь. Я прижал к ней озябшие ладони. Из кухоньки выглянула Наталья Григорьевна, тоже приложила ладонь к печке, пробуя её температуру. -Грейся! – сказала она, не снимая руки с бока печи. Так я и увидел свой будущий кадр. На следующий день я уезжал в Турчасово ещё выше по Онеге. Уже попрощавшись с Натальей Григорьевной, я вышел на деревенскую улицу, когда она меня окликнула: -Саша! На, в дорогу возьми – она догнала меня и сунула в руку кусок черного хлеба. -Зачем, Наталья Григорьевна? – не понял я. -Обычай у нас такой – на дорогу хлеба кусочек из дома брать. Я сунул хлеб в карман плаща, и заспешил к поджидающей меня лодке. Циклон уходил, солнышко пригревало сильнее, и вскоре я свернул плащ, и запихнул его в рюкзак. Турчасово подарило мне последние теплые дни бабьего лета, и я снимал, наслаждаясь ими, понимая, что снимаю в этой поездке последние кадры: пора было возвращаться. Дорога до станции Шилекса была изматывающей: сначала на вахтовой машине с лесорубами, потом на каком-то автобусе, который ходил без расписания, а потом на другом автобусе уже до железнодорожной станции. Был поздний вечер, внутри станционной постройки было грязно и холодно, до поезда было еще долго, и билеты пока не продавали. Единственный местный магазин – последняя надежда чем-нибудь подкрепиться - давно закрылся. Всё окружающее эту безлюдную станцию вызывало чувство заброшенности и безнадёги. Я закутался в плащ и сел на лавку в углу. Сунув руку в карман, я нащупал в нем чёрный сухарь, разломившийся пополам. «Спасибо, Наталья Григорьевна» - подумал я, надкусывая хрусткую корку. Безнадёга начала отступать.