Весна в Архангельской области в 1993-м выдалась поздней – 1 мая мы с моей попутчицей художницей Машей ходили по льду Кенозера, как по асфальту, только-только вода на лёд выступать начала, а на Почозеро она будто совсем приходить не собиралась. Добравшись до Филиппвской, мы стали спрашивать, у кого бы можно было остановиться на пару дней, и нас послали к Марфе Дмитриевне. Дом у неё большой, старушка она одинокая – разместитесь, мол, с комфортом. Постучали в дверь, в окошко – нет ответа. Спросили соседку, где может быть хозяйка. -Дак, поди, вон она рыбу ловит – был ответ. Посреди Почозера чернела фигурка рыбака, склонившегося над лункой, и я отправился к нему. Подойдя ближе, я разглядел, что на ящичке с зимней удочкой в руке сидела почтенного возраста старушка с толстыми стёклами в очках и напряженно следила за снастью. Когда я подошел ближе и собрался, было, поздороваться, бабка подсекла профессионально отработанным движением, и на лед упал трепыхающийся окунёк с ладошку размером. Рядом уже лежал десяток рыбок чуть поменьше. Бабка подняла на меня глаза, в которых ясно читался азарт: -Ну, теперь на уху точно хватит! -И за какое время такой улов? -Часа полтора сижу - плохо сегодня клюёт! -Разве это плохо? У нас на Москве-реке за целый день столько не наловишь. -А вы с Москвы? На рыбалку сюда приехали – ближе места не нашли? – удивилась рыбачка. -Нет, церковь фотографировать, а к вам, Марфа Дмитриевна, с просьбой приютить нас. Можно ли? -Да, можно, только угощать-то мне вас нечем, вот, разве… – она показала на свой улов. -Не беспокойтесь, угощать мы вас будем – у нас всё с собой. Крышу бы над головой, и больше ничего не надо. Спустя час, мы сидели за столом, уплетая уху, и я начал, как обычно, расспрашивать Марфу Дмитриевну об её жизни, о здешних местах, и, как обычно, услышал много интересного. Во-первых, не совсем обычным было до войны занятие Марфы Дмитриевны. Сначала она была счетоводом в правлении колхоза, потом получила повышение – стала помощником кассира, а потом – инкассатором. Почему на неё пал выбор, объяснить не могла, но именно ей доверили возить деньги, выдали лошадь с санями, наган, (положен был по правилам), и бесстрашная двадцатилетняя девчонка в одиночку несколько лет возила их по малоезжим дорогам в северной глухомани. Марфа Дмитриевна, к слову, и роста порядочного, и здоровья отменного, даже в свои 78 впечатляла - сама колола дрова - и по характеру – чувствовалось сразу – была крута. О таких и сказано: «Коня на скаку остановит…» Что бандиты нападут, не боялась, боялась волков – пару раз спасалась чудом. Односельчане тоже добавили к образу Марфы Дмитриевны интересную деталь. У неё была родная сестра, занимавшая в том же доме нижний этаж и ушедшая из жизни примерно за год до нашего визита на Почозеро. Набожная сестра была, что называется, «синим чулком», она недолюбливала Марфу Дмитриевну за слишком весёлый и общительный нрав, за комсомольское прошлое, считала её женщиной распутной. После того, как Марфа Дмитриевна пустила на ночлег бригаду реставраторов, приводивших в порядок крышу у дивной шатровой церкви Почозера, сёстры рассорились окончательно, и не разговаривали друг с другом несколько лет вплоть до смерти одной из них, продолжая жить в одной избе. У сестры характер был, я полагаю, тоже – кремень, и при столкновении таких характеров искра высекалась нешуточная. По рассказам односельчан сестра сильно потрепала нервы Марфе Дмитриевне, пускать к себе в дом посторонних она начала снова только когда осталась одна. Через несколько дней мы собрались уезжать из Филипповской, Маше пора было возвращаться в Москву, и мы устроили маленький прощальный ужин с выпивкой и остатками московских яств, что нашлись в наших рюкзаках. Марфа Дмитриевна не моргнув опрокидывала рюмашку за рюмашкой с разведённым спиртом “ROYAL”, развеселилась, и достала из-за печки старый баян. Как только он оказался у неё на коленях, стало ясно, что баянистка она настоящая. Натруженные пальцы почувствовали кнопки, размялись, забегали быстрее. Марфа Дмитриевна с гордостью сказала, что была в округе первой гармонисткой, лучше парней играла, во всяком случае, я безоговорочно ей поверил. Удаль и в старости наша хозяйка сохранила, а представить, какой она в молодости была, воображения не хватало. Она играла и пела, мы с Машей подпевали, когда знали слова, и чувствовали, что сегодня мы счастливы. Из окрестных еловых лесов наползли сумерки и сомкнулись над Почозером, по-деревенски рано уснула Филипповская, только в избе Марфы Дмитриевны горело в тот вечер окошко, и раздавались из него нестройные песни.