Я фигурка на старой гравюре,
застиранный фрак, мешковатые брюки,
среди «Жигулей» и «Фиакров»,
у дворцов, между баков помойных.
Фасад декораций меня оплетает растительной хваткой,
а ветер язык положил на плечо облупившихся крыш.
И ложи домов засверкали моноклями окон,
и вздрогнули двери,
и шпили вспугнули объевшихся птиц,
и визг детей, и шорох подвалов,
и ужимки дешевых актрис.
И скрежет  мостов, и эхо обвалов,
и…
…жизнь –
на кончике тонкой иглы,
свет робко сочится сквозь тучи,
земля накренилась,
все круче и круче,
и ноги скользят по наклонной асфальта,
обрывки мелодий из общего гвалта,
шеренги процессий,
ораторов губы,
вот-вот затрубят в водосточные трубы.
Парят штукатурки воздушные хлопья,
линялые флаги, бетонные блоки.
Коррозия тронула крыши и зубы,
печальные лица, горы посуды.
Увы…
Мы так часто несносны и грубы,
парим в сквозняках и в объятьях простуды.
Вицмундиры грозят указующим пальцем…
А нас соблазняют трактиры и дуры,
а нас увлекают порочные страсти,
и щерятся демонов алые пасти.
Партитуры экранов мерцают убого,
заносит обрывками макулатуры.
Заботливо нам подставляют подпорки.
А ветер свистит, нецензурно и громко.
Мелькают такси и проносятся конки,
серьезные речи, катание с горки.
Акварелью подкрашены наши фигуры
в газетных лубках,
и свинцовые пули – в избытке,
и к нашим услугам ходули.
Но мы,
мы – фигурки на старой гравюре