Скромненько живя в Москве, даже не подумаешь, что икра может быть не праздничным лакомством, покупаемым пару раз в год, а обыденной едой, более того –  надоевшей едой. Разве можно себе представить, что гротескная сценка из «Белого солнца пустыни» с кормлением таможенника Верещагина дефицитом, вызывавшая гомерический хохот в советских кинозалах, могла происходить в жизни на территории СССР в начале восьмидесятых? На Камчатке, представьте, могла.
    В 1980-м году моя геологическо-романтическая молодость забросила меня в эти изобильные икрой края, и первое, что меня изумило, что икры много не съешь, хотя, если тебе, неизбалованному деликатесом москвичу, дают пол-литровую банку икры, ложку и кусок хлеба, кажется что сожрёшь всё и добавки попросишь. Нет, банку за один присест не осилить. Второе моё открытие было связано с ловлей этой самой икры и её заготовкой. Не являясь рыбаком, понимая лишь теоретически возможность получения удовольствия от рыбалки, я не представлял, как случится мне впасть в рыбацкий азарт, оказавшись на берегу речки Жировой, даже стать (единственный раз в жизни) браконьером. А что поделать, если прав был старина Маркс – бытие определяет сознание. На Камчатке, по крайней мере, все случилось по Марксу.
    Полевой сезон у нас стартовал в начале июня, и к моменту, когда на нерест стала подниматься первая горбуша – а это случается в середине августа – обычный полевой рацион, включающий в основном тушёнку да гречку, мне уже порядком осточертел. Однажды группа местных геологов, сходивших в «маршрут» к нижней базе, вернулась с горящими глазами, и на отвлеченный вопрос «Ну, как?» их предводитель многозначительно произнёс: «Пошла!» Маршрутить к Жировой народ стал всё чаще и чаще, потом туда отправилась целая экспедиция на вездеходе, образовалась даже очередь из желающих «отобрать образцы» в тех краях и переночевать на одном из рукавов Жировой в обшарпанном вагончике, который, собственно, и именовался нижней базой. Как-то так стало получаться, что если мы теперь оставались у местных геологов попить чайку, то пили его уже не только с карамельками, заброшенными на основную базу вертолётом, но всё чаще с икрой. Мазали бутерброды толсто, не жалели, московскую привычку класть на хлеб слой толщиной в одну икринку здесь поднимали на смех. И однажды ко мне и нашей поварихе Ленке подошли двое из местных – буровик Алик и взрывник Витя – и спросили напрямую:
    – Хотите на пару дней с нами на нижнюю базу на икру сходить? Нам вдвоём не ловко, помощники нужны, а улов пополам.  Мы завтра утором отправляемся. Идёт?
    – Конечно! – ответили мы – только мы не рыбаки, как ловить-то её и на что она клюет, не знаем.
    – Да, бросьте, научим. Кстати, идя на нерест, она вообще не клюёт. На месте всё покажем, только берите с собой хорошие фонари.
    На следующий день мы были уже на нижней базе. До темноты пили чай, готовили снасти. Собственно, снасть была одна – дрючок. Это остро заточенный крюк из пятимиллиметровой стальной проволоки, привязанный к двухметровому шесту. Кроме него нужен ещё фонарь и всё. Сам лов начался с наступлением темноты.
    Темнота для этого дела нужна по двум причинам: во-первых, ночью не летает вертолёт рыбнадзора, который с началом хода рыбы на нерест регулярно облетает всё побережье, а во-вторых, днём к рыбине не подкрадёшься близко: она человека отлично видит. Другое дело в темноте: один ловец заходит с дрючком на середину неглубокого рукава реки под небольшим порожком, другой светит фонарём, отыскивая стоящую там рыбину. Ослеплённая рыба видит только свет фонаря и не замечает ловца. Тому надо внимательно рассмотреть рыбу под переливающейся бликами водой – горбыль это (самец) или самка – и, если рядом самка, то тихо подвести под неё дрючок и резко вздёрнуть её на крюк, чтобы та не сорвалась и не уплыла. Как раз дрючком я и орудовал в ту ночь. Снятую с крюка рыбу бросают на берег, где помощники её «шкерят», то есть вспарывают брюхо и достают икру. Шкерную рыбу отбрасывают от воды подальше, чтоб обратно в реку она не попала, а местный медведь её обязательно найдёт и сожрёт, уничтожив таким образом улики. Спасибо, косолапый, за взаимно выгодное сотрудничество! Дело в том, что в устье Жировой стоит официальная рыболовная бригада от местного рыбхоза, и три четверти реки перегорожены её сетями. Если река будет забивать в их сети шкерную рыбу с верховьев, то станет ясно, чем там занимаются геологи, и рыбаки могут на нас настучать. А с рыбаками надо жить дружно, у них спирта полным-полно, лодки есть, и вообще, в глухомани лучше держаться друг друга и не ссориться. Рыбаки, конечно, не так наивны, чтоб думать, будто эти геологи-романтики сидят на берегу рыбной реки и только наблюдают, облизываясь, как мимо них проплывает икра, но если не наглеть, ловить в меру и свою добычу не афишировать, то всё будет нормально.
    Обрабатывающие рыбин на берегу, заняты делом ответственным и требующим сноровки. Здоровенные сильные рыбины бьются в руках – попробуй с ней совладай – а икру надо достать и вывалить в ведёрко аккуратно, чтоб ни песок, ни речная вода в икру не попали. Икринка, попадающая в холодную речную воду, довольно быстро становится очень твёрдой – такую защиту предусмотрела природа – а иначе быстрые речки побили бы всю рыбью икру раньше, чем из неё вылупятся мальки. Если в готовой икре окажется побывавшая в воде до просолки икринка, то будет впечатление, что на зуб попался шарик от подшипника. Так что мусор не должен угодить в икру ни при каких обстоятельствах. Наша повариха оказалась сноровистой и обрабатывала рыбу, что я добывал, так ловко, будто давно работала на промысле. К двум часам ночи ведро оказалось полным, а батарейки наших фонарей совсем сели, и мы отправились назад к вагончику. Из-за сдохших фонарей на обратном пути приключилась с нами неприятность: мы заблудились, не найдя впотьмах нужную тропинку. О том, как мы плутали по бессчётным рукавам Жировой до самого рассвета можно писать отдельный рассказ. Ну, может, и напишу в другой раз.
    На следующем этапе икру надо пропустить через «грохот» –специальное сито с крупной ячейкой, донышко которого плетётся из лески. Икринки проскакивают через него насквозь, а плёнки, в которые «упакована» икра в рыбе, задерживаются. Ни для какой иной надобности такое сито не нужно, а потому, замеченное наблюдательным рыбнадзором, обязательно вызовет повышенный интерес к его владельцу. Но наш народ не так-то прост: вместо «грохота» местные геологи приспособились использовать ракетки для бадминтона – и просто, и вне подозрений. Сперва меня удивляла любовь камчадалов к бадминтону – комплект ракеток был в каждой палатке, – но на предложение сыграть местные реагировали странно: они начинали вяло искать воланчик, заглядывая  под спальник, шаря в ближайших кустах за палаткой, но все заявляли, в конце концов, что он безнадёжно потерялся. На нижней базе стало понятно истинное назначение спортинвентаря и происхождение неистребимого запаха рыбы от него. А вообще, на Камчатке рыбой пахнет практически всё.
    Следующий и самый ответственный этап процесса – собственно засолка икры. Происходит это в горячем крутом растворе соли – тузлуке. Тут я понял, наконец, зачем в нашей команде взрывник Витя: он УМЕЛ ВАРИТЬ ТУЗЛУК! Только наивный москвич мог подумать, что достаточно просто растворить полпачки соли в ведре кипятка. Приготовление тузлука, оказывается, таинство, овладеть которым могут лишь избранные. Витя долго колдовал над раствором, добавляя соль чуть ли не по крупинкам, используя специально подобранную луковицу (не первую попавшуюся!) в качестве ареометра, и вот, ближе к утру, мы приступили к финальной стадии. Икру мы выдерживали в тузлуке минут 5 – 7, потом откидывали на марлю и подвешивали в марлевых мешочках, давая лишней жидкости стечь. Выдержанная в соли пять минут икра самая вкусная, правда, долго такая не хранится. То, что закатывают в банки на продажу, держат в тузлуке минут 20 – 25, и местные такую икру не признают – это, мол, только для приезжих. Августовское солнышко уже жарило вовсю, когда мы, обессиленные, повалились спать.
    Очухались от сна  мы конечно, поздно, кое-как пришли в себя, попили чайку и поняли, что двигать домой нам сегодня уже не стоит: до темноты мы вернуться не успеем, а топать в кромешной тьме без фонарей, имея реальный шанс заблудиться ещё раз, никому не хотелось. Чай, хлеб и икра у нас есть – что ещё нужно, чтоб переночевать одну ночку в затерянном среди дикого леса вагончике под мерный шум речного переката?
     И мы провели на Жировой ещё один замечательный вечер с долгим чаепитием при свечке, потрескиванием дров в закопченной буржуйке, с рассказами о забавных случаях,  воспоминаниями об экспедиционных приключениях. Таких вечеров немало припомнит  странствующий люд – геологи и туристы, – когда собирает судьба в одной удалённой точке нескольких случайных людей, приехавших туда с разных концов страны, и в разные стороны потом разошедшихся, но ставших на этот вечер искренними друзьями.
    Свечка догорела, фитилёк помигал, упал навзничь и утонул в парафиновой лужице на дне банки, оставив нас в потёмках. И тогда мы разглядели, что красная икра, оказывается, светится в темноте зеленовато-хлолдным фосфорическим светом. Светилась банка с икрой, светились наши недоеденные бутерброды, светились необлизанные Ленкины губы, мерцало созвездие оброненных на стол отдельных икринок. Наш убогий приют вдруг наполнился какой-то весёлой чертовщинкой, и мы хохотали, показывая друг на друга измазанными икрой фосфоресцирующими пальцами.

     После возвращения с Камчатки икру я не мог есть года два, даже смотреть на неё было противно. Потом ничего – отпустило.