"Признать за всеми способность изобретений и объявить, что для осуществления таковых для каждого найдётся неограниченная потребность материалов в земле и над землёю" (К.С.Малевич)




О том, что какой-то Малевич нарисовал простой чёрный квадрат и теперь этот квадрат висит не где-нибудь - в самой Москве, в Третьяковской галерее, Гуськов узнал совершенно случайно. – Утро. Туман в сосновом бору. Неуклюжие медвежата. Кто из вас видел эту картину Ивана Ивановича Шишкина? – допытывалась у Степашки и Хрюши телеведущая. – Я, я видел! – довольный Степашка возбуждённо потирал лапы. – Ну, я видел, и что? - Гуськов повертел в руках старый, стоптанный почти в ноль, тапок. - А я считаю, что художник может быть творцом только тогда, когда формы его картины не имеют ничего общего с натурой! – вступил в прения Хрюша. – Во, даёт! – фыркнул Гуськов. – А сейчас Хрюша нам скажет, чьи слова он только что процитировал – попыталась пристыдить куклу ведущая. – Это Казимир Северинович Малевич – хлопнув ресницами, честно признался Хрюша. – Он нарисовал обыкновенный чёрный квадрат и сразу стал знаменитым. – Ага, щас! – Гуськов постучал тапком по своей нечёсанной, давно не стриженной голове. – Я тебе этих квадратов... – Молодец, Хрюша – тётя Таня чмокнула куклу в лоб. – Мать вашу! - подпрыгнул на стуле, ошеломлённый неожиданным выпадом ведущей, Гуськов. - С ума вы там все?!

Бригада Гуськова работала по сберегающей подрост технологии. Сначала вальщик - Хххрррряк! - укладывал ствол на землю, а следующие поперёк первого комлями вверх. Теперь тракторист cтавил трактор к торцам деревьев и, выворачивая голову назад, искал сквозь мутное стекло Гуськова. А Гуськов искал смысл технологии.

– Давай! – перебивая шум двигателя, орал Гуськов. - Тыдынц! - падал тяжёлый щит, - Блямц! - плюхалась связка чокеров. Гуськов хватал один чокер и, оскальзываясь в грязи, тащил к первому стволу, обматывал комель тросом и цеплял крюк, затем следующий.

Пока трактор медленно - Пык, пык, пык... - перемалывал в прах всё, к чему прикасались его тяжёлые, железные гусеницы, Гуськов подкладывал под зад рукавицы, садился на пень и думал. Думал о сберегающей технологии. Смысл был в том, чтобы спиленный лес не твёрдыми, тяжёлыми комлями бороздил землю, а мягкими, лёгкими лапами гладил её. Гуськов смотрел вокруг, видел одну сплошную серую грязь, и этот смысл никак не укладывался у него в голове, и уже исцарапал углами всю внутреннюю поверхность. - Одна голова - хорошо, а две - лучше! - решил, наконец, Гуськов, и постучал в будку к мастеру. - Тук-тук! - вот так постучал.

Лысый, как стол, мятый-перемятый жизнью мужик, отложил в сторону никелированную кружку, затянулся папироской, набитой какой-то дрянью, прищурился, спросил - Ты чоке'овщик, това'ищ? – Выпущенные из носа две струи, накрыли его вместе с Гуськовым. - Да - на всякий случай ляпнул Гуськов, отгоняя мерзкий дым обеими руками. – Ну, вот и чоке'уй. Не п'ишло ещё твоё в'емя. - Мастер придвинул кружку к себе и потушил в неё вонючую папироску. - Чокеруй, не чокеруй, всё равно получишь хуй - подумал в рифму Гуськов и, пятясь задом, ловко вышел на улицу. Высокие, мохнатые, не спиленные ещё ёлки, шумели под синим небом. Гуськов хлебнул воздух ртом, очнулся, и, как с трибуны, помахал ёлкам рукой. Гуськов знал, однажды он скажет всем: "Нате!".

Ему как-то даже приснилось: стоит он на сцене, на одной ноге (почему на одной, он так и не понял), набирает на калькуляторе 5 и извлекает квадратный корень. Потом ещё и ещё, пока на табло не загорается 1. Зал кричит ему - Браво! - Гуськов подносит палец к губам, набирает 869 (и это всё на одной ноге!), и снова жмёт "корень", пока не появляется единица. Гуськов показывает табло в зал. Зал срывается с мест, Гуськова подхватывают на руки и начинают качать. - Спа-си-бо! Спа-си-бо! - кричит восторженная толпа. Тут Гуськов чего-то застеснялся, вообще-то он редко стесняется, ещё немного полетал, и - Бах! - приземлился рядом с кроватью. Пока он в трусах, натыкаясь на мебель, бежал в соседнюю комнату за калькулятором, в голове у него крутилась рулетка. Гуськов такую видел в кино. Шарик быстро-быстро летал по кругу, потом запрыгал, как на ухабах и остановился на цифре пять. Гуськов добрался до калькулятора, набрал 5 и пощёлкал кнопкой "квадратный корень". Точно! На табло высветилось - 1. Гуськов проглотил слюну, набрал 869. Потыкав в "корень" и получив, естественно, 1, Гуськов начал будить всех, заставляя по очереди набирать цифры. Сначала жена ахнула, потом тёща вспомнила про Нобелевскую премию, а потом тесть Гуськова, бухгалтер, заметил ехидно, что Нобелевских премий по математике не бывает. – Сука – подумал про тестя Гуськов, но вслух не сказал, сдержался. Просто крикнул в запале ему в лицо - Ничё! У нас будет! - Пределы последовательностей – зевнула спросонья дочь Гуськова. На этом всё и закончилось.

А теперь началось снова.

Весь отпуск промаялся Гуськов на старенькой кушетке. - Бум! - Бум! - Трах! - Мысли с грохотом стукались друг о друга у него в голове: чёрный квадрат, сберегающая технология, опять чёрный квадрат. - Бум! - Бум! - Трах! - Бум! - Бум! - Трах! – казалось, Гуськов сейчас встанет и подпоёт - Ви вил, ви вил, рок ю! - Вдруг - Тынч! - прилетела мысль о том, что когда-то давно, в школе, его не приняли в пионеры. Всех приняли, а его нет. Мысль была старая, вся в трещинах, с отбитыми углами. Гуськов уже и не помнил, за что его тогда наказали, но обида осталась, да не просто осталась, а с годами разрасталась и вверх, и вширь, становилась почему-то сильнее. Была ещё какая-то мысль, новая, сверкающая вся, очень важная и нужная сейчас для Гуськова, но, как только она приближалась, и Гуськов собирался схватить её, мысль обрывалась на полуслове. Гуськов выжидал, и снова начинал тянуть эту нить, и уже казалось вот-вот, он даже чувствовал - вот оно! Но это опять оказывался чёрный квадрат или сберегающая технология. - Твою мать! - с досады плюнул Гуськов и совсем перестал думать. Он включил телевизор.

- ...Картина, о которой мы будем сейчас говорить, любимая картина Владимира Владимировича Познера «Черный квадрат». Я помню, как он рассказывал на «Эхо Москвы» о том, как любит подходить к этой картине, не может от нее оторваться – захлёбывалась какая-то дама. - Гуськов её выключил. Долго сидел, тупо смотрел в экран. Когда утихло в груди, снова нажал на кнопку. - Вещь эта настолько сейчас известна, что трудно найти человека, который не слышал бы о Малевиче и «Черном квадрате» - говорила другая женщина. - И сейчас уже нет ничего ни запретного, ни опасного в этой картине. Почему же он все равно привлекает к себе такое внимание? Я думаю, что если бы это был какой-то трюк, если бы это было платье голого короля, то разоблачить, и забыть его было бы просто. Но проходят десятилетия, вот уже почти век миновал, а картина по-прежнему популярна.

Что-то как будто бы взорвалось внутри Гуськова, плотина рухнула, и долго копившаяся злость волной накрыла его, затопила по самую маковку.

- В Москву поедем! – сказал жене, дожёвывая котлету.

«Чёрный квадрат» нашли быстро. Гуськов остановился, как вкопанный, отмахиваясь от жены, которая тащила уже за рукав к выходу. Посадив её у Дейнеки, он побежал назад, и опять встал перед картиной.

«Квадрат» представлял из себя не очень-то правильный квадрат на белом фоне. Не очень большой, меньше метра - на глаз прикинул Гуськов, и весь изъеденный трещинками. Гуськов заходил справа, потом слева, отходил дальше, рассматривал в упор, следил за реакцией других зрителей. Не выдержал. - Ну, квадрат, ну, черный, и что особенного? – нагло спросил он у странно знакомого лысого мужика, стоявшего рядом и внимательно разглядывавшего Гуськова. – В чём гениальность-то? Я и сам так могу. – П'авильно, и я так могу! – хитро прищурился мужик. - Ну? – не понимал Гуськов. – Так 'аньше надо было, това'ищ, 'аньше! Тепе'ь-то чего 'уками махать? Он п'осто был пе'вый!

- Чпок! - замкнуло-закоротило в голове у Гуськова. Он попался на этот "пе'вый", как попадается на голый крючок голодная рыба, потерявшая всякую осторожность.

– Первый… - думал Гуськов в плацкартном вагоне.

– Первый… - думал Гуськов в вонючем ЛИАЗе.

– Первый... – думал Гуськов усаживаясь на пень, и вылавливая из пачки непослушную папиросу грубыми пальцами.

Идея пришла к нему вдруг, ночью, в самый неподходящий для этого момент. Гуськов чуть не упал с крыльца, так его торкнуло. На бельевой верёвке, раскачиваемой ветром, освещаемые яркой полной луной, развевались, как флаг, огромные красные трусы жены Гуськова. Гуськов сначала присел на корточки, обхватив голову руками, потом подпрыгнул, чуть не проломив подгнившее крыльцо. Внутри него всё кричало. – Так вот оно как бывает! – думал Гуськов, задыхаясь от потрясения. – Так вон оно как!

На работу Гуськов не пошёл. – Зачем теперь? – правильно рассуждал он, быстро разделывая ножом белую, как снег, простыню. Он сходил в сарай и принёс пару рамок от старых ульев. Выбрав одну из них, покрепче, он ловко, натягивая края, прибил простыню к рамке, спокойно перекурил, и намазал по центру почти ровный квадрат красной краской из дочкиной коллекции. Когда жена ввалилась с сумками в дом, готовый "Квадрат" уже висел на стене. – Ой, Вася! – испуганно вскрикнула жена. – Что? Что? Не тяни! – раздражённо сказал Гуськов. – Ой, Вася, - качая головой, ещё раз повторила жена, - у тебя лучше вышло...

Весь оставшийся день решали что делать. Жена Гуськова предлагала занять денег и ехать снова в Москву, Гуськов сомневался. – Сначала в область попробуем – сказал он.

Ночью Гуськов не спал. Долго стоял перед трюмо, в чёрном костюме, с "Красным квадратом" в руках. Потом, лёжа в кровати, слушал, как ворочается рядом жена, задумчиво смотрел в потолок. - Чокеруй, не чокеруй... - вертелось у него в голове.

Утром поехали в город. Глядя на мелькающие за окном деревья, Гуськов задремал. Ему снилась женщина в телевизоре. - Вещь эта настолько сейчас известна, что, я думаю, трудно найти человека, который не слышал бы о Гуськове и его «Красном квадрате» – рассказывала она.

Ровно в двенадцать Гуськов вошёл в областной музей, жена Гуськова осталась на улице. Она сидела на скамеечке возле входа, болтала ногами, рассматривая статую в центре площади. Она представляла, что это её Гуськов стоит, энергично протягивая руку в направлении общего движения.

- Билетик-то, молодой человек! – закричала кассирша на пробегавшего мимо неё Гуськова. – К директору – небрежно бросил Гуськов, поднимаясь по широким ступенькам лестницы, застеленной ковровой дорожкой.

Тощий, седой старик удивлённо поднял голову на неожиданно вошедшего в кабинет Гуськова, который быстро и молча развернул полотно и направил его в директора. – Что это? – ошеломлённый напором, спросил директор, вставая с кресла.

Жена Гуськова устала сидеть. Она несколько раз медленно прошлась вдоль стены, потом подошла к входной двери и, через грязное, мутное стекло, заглянула в фойе музея.

- Смотрите, каков экземпляр! – сказал директор научному сотруднику, больше похожему на чёрта, чем на научного сотрудника, и ткнул пальцем в Гуськова. - Он, видите ли, шедевр нам принёс, собственноручного, так сказать, изготовления. Я ему говорю – есть уже красный квадрат! И чёрный есть, и белый, и серый в крапинку. Не верит! – директор патетически возвёл руки к небу. – В чёрный я верю – сказал Гуськов и покраснел, постепенно осознавая весь ужас происходящего. - В чёрный он верит, – фыркнул директор, - спасибо вам, добрый человек! – Пожалуйста, - он приложил руку к груди, обращаясь уже к сотруднику, - объясните товарищу.

- Научный сотрудник взял Гуськова под локоть и осторожно вывел из кабинета директора. - "Красный квадрат", – вкрадчиво начал он, продвигаясь с Гуськовым по направлению к лестнице, - экспонировался на выставке 1915 года. Он назван на обороте "Крестьянка. Супранатурализм". Чем руководствовался художник в выборе термина? Он определил неразрешимую сущность явлений, которая раскрывалась в его новой живописи. Суть явлений должна быть постигнута не в ее конкретной форме, а претворенной высшим интуитивным разумом. – Сотрудник посмотрел на Гуськова и неожиданно рассмеялся. – Вы, простите, кем работаете? – Чокеровщиком – смутился отчего-то Гуськов. – Поня-ятно – протянул научный сотрудник. - Ну, а что касается «Чёрного квадрата», - продолжил он, - то он являет собой зримую границу старого и нового: технически выполненный как картина - маслом на холсте, он в то же время полностью порывает с назначением живописи и шире - изобразительного искусства. "Черный квадрат" означал первую букву нового алфавита, нового языка, понимаете? – Гуськов зачем-то кивнул. Ему вдруг стало жарко, и показалось, что у сотрудника на лбу, под волосами, виднеются маленькие белые рожки. - Этот квадрат воплощал идею первообраза, первоцвета, первоформы и первопространства в системе того искусства, которое Малевич назвал супрематизмом – продолжал научный сотрудник. - В то же время, он означал конец старого искусства. – Тьфу-тьфу-тьфу! - сказал про себя Гуськов. Ему опять показалось, что у сотрудника есть рога, причём в какой-то момент он видел их так явно, что захотел потрогать. Гуськов промокнул платком лоб и расстегнул верхнюю пуговицу рубашки. - Вы меня извините, - сотрудник тоже поправил волосы, - но я пытаюсь объяснить всё в доступной форме. Квадрат ничего не изображает и не живописует, но превосходит множество картин того времени. Это чёткое направление XX века в искусстве. Его смысл нельзя сформулировать без ссылок на историю, значение, известность, влияние. Понимаете? Картина написана довольно просто. Но она не предполагает наглядного объяснения. Она призвана обратить свое внимание не на глаз зрителя, а на его мозг. – Он помолчал и опять взглянул на Гуськова.

– Что же мне теперь делать? – спросил Гуськов. – Ну-у, батенька, - пропел научный сотрудник, - это вопрос философский. Рисуйте, если так хочется. Учитесь. Школа у вас в посёлке хорошая. И знаете, - он похлопал Гуськова поощрительно по плечу, - попробуйте, всё-таки, что-нибудь своё. - Он улыбнулся и пожал Гуськову горячую, красную, влажную руку.

Гуськов вышел на улицу, на вопросительный взгляд жены бросил - Закрой варежку! - и хряпнул "квадратом" об угол дома. Жена молчала до самого вокзала. В автобусе Гуськов сел к окну, смотрел на пролетающие мимо деревья. - "Экземпляр!" – вспомнил он вдруг, и огляделся, куда бы плюнуть. – Ну, ещё! – шикнула грозно жена и заехала Гуськову в бок локтем.

Гуськов лёг рано. Жена забралась в постель, долго ворочалась, подбивала со всех сторон подушки, специально, как думал Гуськов, толкала Гуськова задом. Кончив возиться, она надела очки, разорвала конверт, и зашуршала письмом от дочки.

- Здравствуйте, мама и папа! – Слышишь, мужик? – жена посмотрела на отвернувшегося к стене Гуськова, - с тобой здороваются. - Гуськов делал вид, что спит, и не реагировал.

- Устроились мы хорошо. Совсем рядом море и ночью кажется, что оно дышит – читала жена.

- Здесь прямо на улице растут абрикосы, а море тёплое и солёное, совсем не такое, как наше озеро. – Гуськов дёрнул ногой и жена подумала - Правда заснул, что ли?

- Вчера ездили на экскурсию в Севастополь и я купила папе альбом Малевича – Слышишь, чудо? – опять прокомментировала жена, - Малевича тебе купили. – Она прыснула в кулак. – Не знает, что всю краску ребёнкину извёл, олух.

- Время летит быстро, а уезжать отсюда совсем не хочется, хоть я и очень соскучилась. – Жена замолчала, поёрзала туда-сюда попой, потом громко высморкалась в платок. - Конец – сказала она.

– Что? – повернулся, удивлённый Гуськов. – Так написано – жена показала Гуськову страничку с ровными, по-ученически аккуратными буквами. Внизу странички стояло: «КОНЕЦ», раскрашенное красным фломастером.

Гуськов уткнулся носом в жену и затих. – Спи уже, чудик – вздохнула жена и погладила Гуськова по головке, как маленького. – Конец... – успел подумать Гуськов, потом в голове у него опять закружилось, завертелось, понеслись какие-то кони, топоча и разбрызгивая копытами грязь во все стороны, потом он заснул.

Ему приснилась Россия, тёплым, дымящимся красным квадратом, лежавшая на белом снегу. Малевич, с лицом гуськовского мастера, как птица, кругами летал над ней. В левой руке у него был серп, в правой – молот. – Конец! Конец! Конец! – кричал он.

***

Редактор закончил читать, снял очки и посмотрел на писателя. – Это Шукшин, голубчик, - сказал он, – понимаете? – Писатель молчал. – Вы, вообще, Шукшина читали? – Ну, читал – ответил писатель. – Ну, ну… - передразнил редактор. – Что вы всё нукаете, как маленький? Малевич у вас летает... Вы, случайно, Малевича с Шагалом не путаете? Цитат каких-то надёргали... Вот скажите, - опять спросил он, - сколько мы с вами уже встречаемся? Года четыре? – Ну – снова сказал писатель. – И что я вам в первый раз говорил, помните? Шукшин! – сам же и вспомнил редактор. - А в следующий раз вы мне что принесли? Булгаков! А в прошлом году? Гоголь! – торжествующе закончил воспоминания редактор. Писатель молчал. – Вы, голубчик, где вообще работаете? – Я? Менеджер по рекламе. – Ну, вот! Ну, вот! – почему-то обрадовался редактор. – Вот! А всё пишете, пишете. Ещё бы что-нибудь своё, а то копируете, как ксерокс: Шукшин, Булгаков, Гоголь, теперь вот снова Шукшин. Это же… заколдованный круг, какой-то, понимаете? Так вы и до Пелевина дойдёте, Виктора Олеговича нашего – довольный шуткой, улыбнулся редактор. – Квадрат – тихо сказал писатель. – Что? – удивлённо взглянул на него редактор. – А… - понял он. – Квадрат… Ну, да, ну, да… Смешно… В общем, давайте, давайте, голубчик - приговаривал он, провожая писателя до двери и похлопывая его поощрительно по плечу. – Попробуйте, всё-таки, что-нибудь своё. Помните, как в кино: «Сама, сама, сама...». Помните?

Редактор закрыл дверь и подошёл к зеркалу. - Квадрат, говоришь... - задумчиво хмыкнул он. - Ну-ну...