В свободное время люблю ходить по церквям, синагогам и мечетям. Эти дома Господни всегда встречают меня доброжелательно. Благо документов не требуют. Пришел, ну и слава Богу. А главное правила присутствия совсем необременительны. В церкви снять шапку, в синагоге надеть шапку, в мечети снять обувь. И хотя внешняя атрибутика разнИца, внутреннее содержание идентично. Вера! Истинно верующих людей на самом деле очень мало. Но есть странная категория людей, которая не верит в Бога, и сама умеет творить чудеса. Это дети. Помню, когда я был маленький, мы жили в центре города, в старом дореволюционном двухэтажном доме. Такие дворы называют общий. А еще итальянский двор. Двор был интернациональный, и мы, будучи детьми, радовались каждому празднику. Какая разница, чья пасха, если можно получить что ни будь вкусное, запыхавшись, забегая к каждому в квартиру. Правда, в Дом Божий, каждый ходил с родителями в свой. Кроме меня. Женька Крупник водил меня в синагогу. Он был младше, пухленький интеллигентный еврейский мальчик. Забалтывая маму, он втихаря доставал для меня шляпу с полями, и мы шли слушать рабе. Клопу понятно, что я ни чего не понимал. Но с интересом рассматривал окружающих людей и атрибутику. В русской церкви было поинтересней, кругом иконы и и свечи. Запах свечей. Запах церкви. Этот запах, как ни странно я вспомнил, когда начал писать маслом и впервые закурил. Что же касается русской пасхи, то она у меня была самая любимая. Почему? Да потому что когда еще можно было подойти к самой красивой девочке и сказав сакраментальное «Христос воскрес», безнаказанно поцеловать ее? А еще я помню, как мы делали маленькую палатку во дворе, и тесно набившись в нее, ели алчу и рассказывали страшилки. Я сидел рядом с Верой и Мариной. Вернее выбирал место поближе. Особенно меня интересовала Марина. Я ощущал ее боком, и иногда моя рука касалась ее коленок. Это было счастье! Особенно когда после особенно жуткой истории она в ужасе прижималась ко мне. В этот момент я находился на седьмом небе. А еще мы бегали на угол за мороженным. Девочки брали меня за руку, так как я был самым младшим. А я стеснялся, и вырывая руку старался идти независимо по взрослому. Мороженное продавали в большом ящике с сухим льдом. Мы выпрашивали кусочек, и заворачивая в газету делали вид что курим. А еще были «вайнушки», где обязательно выигрывали наши! Набрав в бутылку воды с криком «ды-ды-ды» я имитировал немецкий шмастер. Я был немцем, и отличаясь особой жестокостью загоняя Веру и Марину в переднюю, требовал выдать партизан. Сначала я их обыскивал. Лапал во всю, хотя, что там было лапать, все по-детски плоско. И конечно же я их пытал. О-о-о как я их пытал! А они, прикрыв лицо руками, визжали от щекотки. Потом приходили наши, и мне доставалось по полной. Сначала мне навешивал ногами под зад Тофик. Затем после короткого приговора комиссара Крупника меня расстреливали. Женечка был очень добрый мальчик и просил только что бы меня не больно расстреливали. Война заканчивалась криками родителей идти обедать. И мы в миг все оживали. Не было не убитых ни раненых. Наверно Господь за это и любит детей, видя, как они без его помощи воскресают из мертвых. Ах! Если бы все войны заканчивались так! Прошли годы, и нет больше того дома. Его снесли. Теперь на его месте стоит небоскреб. Он пока мертв, так как там еще не родились дети. А они обязательно родятся! И тогда дом оживет и все будет по-прежнему. Возможно, игры будут другие. Но обязательно со счастливым концом. По настоящему счастливым. Ибо истинное понятие о счастье имеет только ребенок. Вот только нас там не будет. Так как мы переходим в иную часть бытия. Заканчивая войны, криками идти обедать. Аллах, Бог, Яхве, Гот, Будда, как там еще? Храни детей черных и белых, желтых и красных. И заканчивай войну, обедать пора! Мы ведь так проголодались!