Как рассказать о фотографе Леоне Соколецком? Со стороны его жизнь может показаться необыкновенно романтической: молодой художник живет и творит в студии, расположенной в Старом Яффо; по вечерам к нему приходят друзья, люди такие же богемные, как и он сам, а за стенами студии - отреставрированные живописные постройки времен Оттоманской империи выстроились в уютные полуосвещенные переулки. Чуть дальше – Старый  яффский порт, и тихо плещется в ночи море.
А на самом деле Леон просто работает. Работает всю жизнь, без передышки, как проклятый. Он строит вокруг себя пространство, в котором удобно и спокойно ему самому, и в котором приятно находиться тем, кто туда попадает.
 - В этой студии раньше ничего не было, - говорит он. – Сарай тут был. Я почти все сделал своими руками. Чуть тонированные стены, красно-коричневые балки под потолком -  это я взял из сериала про юность китайского императора. Свет, конечно, тоже сам ставил. Я как вошел, решил – вот тут будет бар. Его мне сделали сварщик и столяр-араб – не за деньги, по бартеру, я им отснял порфолио их работ.
 Жить в студии – об этом Леон мечтал с десятого класса, когда впервые попал в ателье к Юрию Перепелкину, одному из лучших ленинградских фотографов.
 - Я пришел, чтобы переснять шпаргалки для выпускных экзаменов. И сразу понял: вот оно, мое место. Мне уже было наплевать на "шпоры", на то, как я сдам экзамены. Год я ходил к Перепелкину, смотрел, как он работает, так и учился. Перепелкин (он и жил в своем ателье, и я тогда понял, что так и надо жить) говорил мне: "Брось это дело, зараза, болото, влезешь – и на всю жизнь". Так и вышло.
Леон говорит, что учителей у него было двое - Юрий Перепелкин и Михаил Лебедь .
 - Один был бешеный по мальчикам, другой – по девочкам, и в советское время оба успели даже присесть за порнографию. Потом, конечно, оба сделали выставки, собрали все возможные призы. Один сейчас работает в Берлине.
 Первый аппарат Лене подарили в 11 лет, и он разводил невообразимую грязь в ванной, служившей ему лабораторией.
 - Отец тоже купил аппарат, чтобы мы учили друг друга: он меня – не устраивать свинарник, я его – фотографировать.
 - Но подожди, ты ведь еще учился музыке...
 - Никакого формального образования я не получил и попыкти заставить меня играть на скрипке, фортепьяно и других инструментах успехом не увенчались. Но я хорошо пел, и в конце концов мама отвела меня в хор радио и телевидения, где очень основательно учили – сольфеджио и все такое. Даже пионерские песни пели по нотам.
 Музыке еврейского мальчика учили для того, чтобы в армии он служил в оркестре, а не "на общих основаниях".
 - Во время курса молодого бойца я по вечерам в кочегарке осваивал духовые инструменты. Альтернатива была – два года  года аэродром сторожить.
 И он попал в оркестр, а кроме того – фотографировал.
 - Я служил в Тарту, у полковника Дудаева, впоследствии знаменитого. Мне выделили комнатку, это была лаборатория. Я печатал Дудаеву карточки, мне давали деньги на материалы. Первую в жизни выставку я устроил в Тартуском доме офицеров. Работ двадцать оттуда украли, я был зол, мне говорили – гордись, дурак, значит – хорошие фотографии!
 Леон закончил ПТУ, вот и все его фотографическое образование.
 - Это было единственным местом, где в Ленинграде можно было получить специальность фотографа-бытовика. Сидели мы в помещении "резинового" ПТУ – на одном этаже фотографы, остальное – деревенские девчонки, которые потом шли работать на фабрику "Красный треугольник".
 При поступлении он показал целую пачку натюрмортов – цветы, подсвечники работы отца-токаря.
 - Преподаватель всю пачку и бросил в корзину, сказав: "Вот когда к тебе самый заурядный человек придет сниматься на паспорт, а потом попросит эту карточку увеличить и повесит на стену, тогда можно будет снимать натюрморты, а пока – учись".
 Закончив ПТУ с отличием, он успел полгода поработать в ателье – сразу заведующим и старшим фотографом:
 - Я делал все, только что полы не мыл, и там на практике вбил в себя то, чему меня учили в ПТУ.
 А потом семья уехала в Израиль, и в Араде он начал с нуля – проявлял карточки у полубезумного Эли ("Мне рассказывали, что он бросил все, зарос диким волосом и ушел жить в пустыню, играет на дудке и пасет стада у бедуинов"), потом стал у него же фотографом – снимал свадьбы, потом перебрался в Иерусалим, снимал фото и видео, работал на телевидении ("У меня есть еще одна специальность, Camera Control Unit Operator (CCU), даже не знаю, как по-русски – это как звукооператор за пультом, только он следит за качеством изображения"), жизнь его, наверное, была бесприютной: "охранники меня знали и я иногда спал в студии на диване."
 Но едва ли это его волнует – о себе он говорит просто и без пафоса и не очень понимает, зачем о нем нужно писать статью.
 Несколько лет назад Леон отправился в Брюссель, поступать в Академию фотографии и кино.
 - Меня не приняли. Я пошел выяснять – почему, я был уверен, что из-за французского: нужно было сделать письменный анализ фрагмента из "Ночей Кабирии", и я написал восемь страниц вместо двух. А в приемной комиссии  сказали: "Да нет, мы поняли, что ты написал. Если исправить ошибки, текст можно печатать в студенческой газете как образец критического разбора. Иди работай – учиться тебе у нас нечему, тебе 28 лет, ты - сложившийся профессионал".
У каждого крупного фотографа есть по крайней мере одна область, в которой он особенно силен. У одного это композиция, у другого – "решающее мгновение", у третьего – умение тонко чувствовать человеческую натуру. У Леона это ощущение света. Кажется, что его портреты излучают свет – не "духовный", как, может быть, подумал читатель, а вполне физический, тот самый, что создает нежную лепку лица, обрисовывает ложбинку над ключицей модели, заставляет вспыхнуть сережку у нее в ухе. "Я вижу свет еще прежде, чем поворачиваю выключатель", - говорит Леон. - "Я во сне вижу свет".
 И работа идет к Леону. Однажды его пригласили в Иерусалимский музыкальный центр, пофотографировать мастер-класс Айзека Стерна. Маэстро задерживался, Леон для собственного удовольствия поснимал молодых скрипачей; карточки произвели фурор – и со временем это дало начало еще одной области его деятельности: он оформляет диски.
 - Вот мой последний диск – потрясающего молодого виолончелиста Габи Липкинда. Смотри, тут три сорта тонированной бумаги, ручная работа, опять все сам, езжу в типографию, и так далее. Сделать его - настолько дорого, что вставить в счет стоимость моей работы уже невозможно, я делаю это почти бесплатно, просто потому что мне нравится.
 Признаться, буклетов такого класса я в Израиле не видел.
 ***
 В конце съемочной сессии две молоденькие девчонки, "русская" и "марокканка", увидев свои изображения на экране компьютера, захлопали в ладоши, запрыгали от восторга и принялись обниматься. Они не могли поверить, что это – они.
 Не мог поверить и я, проведя в студии полдня, наблюдая, как Леон говорит девочкам: "Руку чуть приподними. Наклони голову. Еще. Вот так", а они послушно следуют  его указаниям, вступают в игру, ненадолго становятся актрисами – и тогда он снимает. А о его ноги трется длиннотелый приблудный котик по кличке Тиранозавр Рекс.
 - Леон, ты знаешь, я поражен. Конечно, девочки славные, но ведь ничего особенного. Ты что, надеваешь на свои модели готовую маску или в них все это есть?
 - Конечно, есть. Всякий человек, если его лицо не обезображено безумием, красив. Просто нужно уметь это видеть Это и есть моя профессия.