Человек с такими глазами должен быть поэтом. А он – газетный фоторепертер: черная куртка, сканеры для перехвата частот полиции, мощный мотоцикл, который приносит его на место происшествия раньше парамедиков. Он снимает все то, что составляет хронику повседневной жизни города и страны – футбольные матчи, автокатастрофы, демонстрации, рядовых людей, с которыми случилась та или иная история, церемонии награждения звезд ТВ, труп знаменитого преступника, застреленного своими же, селебрити на коктейле. При его профессии он должен быть напорист и бесцеремонен. Но что мы знаем о ближнем?

Мы встречаемся в парке, и пока идем до стоящей в тени скамейки, я говорю между делом, что за 17 лет в Израиле мои глаза так и не привыкли к южному солнцу. Едва мы садимся, как мой собеседник предлагает поменяться местами: нет, солнца нет, но у него за спиной – более яркий участок неба (что это - мгновенная реакция уличного фотографа, который всегда знает, где находится источник света?) и мне это, наверное, будет неприятно.

Томерико (“Меня зовут Томер Рацаби - рейш, цади, бет, йуд - но вряд ли кто-то это помнит”) – фотограф самой популярной израильский газеты “Йедиот ахронот”. В дни Ливанской войны он был откомандирован в приграничную зону. Фотографии, которые Томер привез с войны, он объединил в слайд-шоу, назвал его “Наша война” и пустил гулять по Интернету. Полсотни чернобелых фотографий – очень ясных, без претензий и пафоса. Люди на войне. По электронной почте он получил более 60 писем от незнакомых людей из Израиля и из-за границы. Они хотели сказать, как поразили их его фотографии, и благодарили его. Ничего подобного Томер не ожидал:

- Вечером ты, измотанный, возвращаешься с работы, принимаешь душ, включаешь компьютер – и вдруг видишь эти сообщения. Одно, другое… Сперва ты думаешь – надо же! Потом начинаешь понимать, что ты, сидя за компьютером в своей комнате, смог сделать что-то такое, что тронуло и взволновало каких-то далеких людей. Я очень благодарен им за то, что они написали мне.

Эти фотографии и стали поводом к нашей встрече.

Томеру 31 год, он происходит из смешанной семьи выходцев из Йемена и Ирака. Среднего роста, худощавый, подтянутый. Самая история того, как он стал фотографом, удивительна.

- По семейной традиции я должен был работать в Электрической компании. Но я не захотел, - застенчиво улыбается он.

Все его образование - трехмесячные курсы видеомонтажа после армии (“Можно было найти лучшее применение деньгам, полученным при демобилизации, посидел бы и разобрался сам, как с фотографией, ну да ничего страшного”), работал в продюсерской компании. Потом стал фотографировать в ночных клубах.

- Я очень хотел, чтобы на сайте “Лайла” мой снимок был признан фотографией недели. И когда это наконец произошло, редактор предложил мне стать их фотографом. Это была тяжелая работа, за которую платили тысячу шекелей в месяц.


У него появился приятель - новостной фотограф и его заинтересовало то, чем тот занимался. Томер стал обзаводиться аппаратурой – сканерами для прослушивания переговоров полиции и скорой помощи:

- Я, как и другие репортеры, выезжал на место происшествия и снимал. В сущности, я уже работал, только еще не знал, для кого. Фотографии время от времени публиковали, но ничего постоянного у меня не было. И еще я снимал для отдела светской хроники журнала “Ла Иша”.

Он пришел к фоторедактору Ynet – одного из ведущих новостных сайтов группы “Йедиот ахронот”, и предложил присылать фотографии с места происшествия. Тот отказался – зачем, можно брать снимки из архива.

- Ах так? И я решил, что стану фотографом Ynet. Купил лэптоп с возможностью беспроводной трансляции в Интернет – тогда это было еще редкостью. Мои снимки приходили к редактору раньше, чем тексты от репортеров. Тут редактор и понял, как это здорово – он обгонял своих главных конкурентов, сайт “Маарива” Energy, и ему не нужно просить иллюстрации в “Йедиот”. Теперь, когда что-то случалось, уже он звонил мне и спрашивал: “Ну, ты в дороге?” И ведь я еще не был в штате. Сегодня в Ynet не представляют себе жизни без фотографов.

Через некоторое время Томеру позвонил один из фоторедакторов “Йедиот ахронот” и пригласил его на работу: в газете увидели, что он “сжигает” в Интернете сюжеты, которые были достаточно хороши, чтобы работать на печатное издание. Ведь на сайте снимок живет час-другой, да и формат у него крошечный.

- Ну хорошо, ты снимаешь для газеты новости, всю эту повседневную жизнь, и тут начинается война, тебя отправляют на Север и ты создаешь снимки, которые на несколько порядков превосходят твою обычную продукцию. Расскажи, как все это было.

- Мы жили в Кирьят-Шмоне и оттуда ездили по всей приграничной зоне – Авивим, Метула и так далее. Вход в Ливан был закрыт – вражеская территория - нужно было ждать войска, когда они возвращались с той стороны. Какие-то репортеры нарушили это правило и у них были неприятности с полицией.

- Некоторые из твоих военных снимков - очень поэтичные, очень красивые в самом буквальном смысле этого слова. Как, почему? Ведь это война, мы привыкли видеть на снимках этаких железных героев.

- Там во всем была такая мощь… Это трудно выразить словами. Снимая события повседневной жизни, ты зачастую не можешь выразить то, что чувствуешь, но там, на войне – достаточно было там находиться, там все было, нужно было только снимать. Люди, оружие.

- Мне показалось, что сила твоих военных фотографий в том, что мы видим самых обычных людей, оказавшихся в необычной и бесчеловечной ситуации.

- Возможно. Они оставили свою привычную жизнь позади, осталась только война, и ты не знаешь, на что эти обычные люди оказываются способны. Но вообще я не могу анализировать мои собственные снимки, я – внутри них. Я объединил эти фотографии в серию, в слайд-шоу, потому что хотел выразить все то, что пережил на войне. Рассказать о людях, среди которых я прожил почти месяц – люди в убежищах, солдаты, раненые, семьи, потерявшие своих близких. Там были очень сильные моменты. Я помню похороны – одни из самых тяжелых, на которых мне довелось присутствовать. Вся Кирьят-Шмона окутана дымом от “катюш”, жуткая жара, очень много народа и этот дым – ничего не видно. И была такая мощь в этих похоронах.

Хоронили солдата, родом из Кирьят-Шмоны. Его родители были заграницей, когда он погиб, и вернулись. День был очень тяжелым. Вместе с журналистом я пошел к родным убитого, и журналист, который еще накануне видел этого парня живым, расплакался, и они, родители, его успокаивали, принесли воды. Все это было так человечно. А потом были похороны, и семья, которая все это время держала себя в руках, была уже больше не в силах сдерживаться, и отец стоял, как скала, и держал на себе всех. Я не хочу никого задеть, и снимать похороны очень тяжело, но есть в них такой выброс чувств, такая сила… Есть люди, которые могут снимать похороны, и есть такие, кто не может.

- Ну а практически? У людей такое горе, и тут ты со своим аппаратом. Каково им? Тебе не кажется, что ты делаешь нечто с моральной точки зрения недозволенное?

- Вопрос очень деликатный. Это не тот случай, когда ты можешь бегать и прыгать и снимать со всех точек, как тебе захочется. Есть семьи, которые принимают это - обычно, когда речь идет о похоронах погибших в терактах и на войне и они понимают важность резонанса в прессе. Скорее всего, родители и ближайшие родственники на похоронах не сделают замечания фотографу, Ожидать укола можно от дальней родни, от друзей: “Почему ты без кипы?” или “Как тебе не стыдно это снимать?” или “Идите уже отсюда, хватит”. Близкие ничего не скажут, потому что они дали на это согласие, они знают, что пресса будет на похоронах.

- А может, еще и потому, что в сравнении со свалившимся на них горем ничто уже не имеет значения?

- Может быть и так. Но вот я снимал ДТП на бульваре Роках в Тель-Авиве – погиб мотоциклист – и написал несколько строк в Ynet. Спустя несколько дней ко мне позвонил брат погибшего и сказал, что они будут очень рады со мной встретиться; он говорил от имени отца. Коллеги-журналисты сказали мне, что съездить к ним можно, но, посоветовали они, “не сближайся с ними, держи дистанцию”.

Однако “удержать дистанцию” он не смог.

- Они мне очень обрадовались и были благодарны за все, что я написал и сделал. Это было самое лучшее, что произошло с ними после его смерти.

- Что такого ты написал, что их растрогало?

- Просто описал цепь событий глазами фотографа, с начала и до того момента, когда имя погибшего было разрешено к публикации, и завершил его строчками из бипера, такой сухой хроникой по минутам. Написал, как в пятницу сидел с друзьями в кафе и получил сообщение об аварии. Включил сканер и услышал, что полиция вызывает парамедиков, чтобы зафиксировать смерть. Приехав на место происшествия, я увидел, что у погибшего был в точности такой же мотоцикл, как у меня, и это меня потрясло. Невозможно было понять, почему джип, сбивший его, вылетел со встречной линии и пересек несколько полос. И я написал, что у мотоциклиста не было никаких шансов остаться в живых. Что ты можешь соблюдать все правила, но не все в жизни зависит от нас.

Под моей заметкой образовался форум, и даже сейчас, по прошествиии десяти месяцев, люди пишут, что они помнят этого парня, и как им его не хватает. Получился живой памятник.

Я помню эту заметку, написанную в сдержанном документальном стиле, из которого вдруг вырываются такие детали: “Из полицейской машины после первого допроса выходит владелец джипа, заходит в тень, курит. Как будто ничего не произошло”. И безупречно скомпонованная фотография – по сути дела, маленькая история: разбитый мотоцикл, треснувшая красная каска, на заднем плане парамедики ставят в машину носилки с трупом в черном пластиковом мешке.

Еще одна заметка с фотографиями – в Негеве пассажирский поезд столкнулся с грузовиком, есть жертвы. Все то же бесстрастное изложение событий, фотографии – как короткие истории и вдруг: “Дорожный знак – рука - который должен был предотвратить катастрофу, валяется на земле”. Рядом - снимок. И заключительная фраза репортажа: “Еще один день смертей”.

- Послушай, ты ведь не просто так снимаешь ДТП?

- Нет. Мне важно, чтобы люди знали о том, что происходит на дорогах. Я не строю иллюзий и понимаю, что водители и пешеходы по-прежнему будут гибнуть в автокатастрофах, но по крайней мере я буду уверен, что сделал все, что мог.

- И тебе важно ощущать себя частью общины, - Томер по натуре немногословен, склад ума у него скорее художественный, нежели аналитический и порой, почувствовав, что мне ясен ход его мысли, я говорю за него и жду его согласия. Быть может, это нарушение правил ведения интервью – но и разговор наш начался с того, что я выложил карты на стол: я объяснил, как собираюсь построить нашу беседу. Мы оба принадлежим к газетному миру и было бы глупо играть с ним в игры и гадать, замечает он мои профессиональные приемы или нет.

- Да, - подтверждает он.

- Вглядываясь в твои повседневные фотографии, начинаешь понимать, что они много сложенее, чем кажется на первый взгляд. Скажем, эта рука во прахе. Мир вокруг нас полон символами, нужно только уметь их прочитать, так?

- Верно.

- У тебя нет ни одного пустого снимка. Вот, например, Игаль Амир – маленький испуганный человечек между двумя здоровенными полицейскими. Мы видим страх на его лице только благодаря тому, потому что ты его увидел и показал нам. Значит, ты все пропускаешь через себя.

- Да. Я все пропускаю через себя.

- Как ты выдерживаешь такую эмоциональную нагрузку? Это утомляет, изматывает?

- Нет. Это наполняет мою жизнь, - в очередной раз поражает меня Томер. – Я пристрастился к новостям, как к наркотикам. Все, что происходит, ты должен знать первым.

- И ты никак за это не расплачиваешься?

- Однажды у человека, который только что погиб в автокатастрофе, зазвонил мобильный телефон. Естественно, никто из стоявших поблизости не ответил. Потом мне приснился сон – та же самая сцена и мертвец, лежащий на земле, хватает меня за ногу. Я, кажется, никому об этом не рассказывал. Люди не хотят знать о страшном или уродливом.

 
- У тебя есть страхи?

- Нет.

- Скажи, война тебя изменила?

- Война – нет, профессия – да. Я еду по трассе и просто знаю, что вот тут случилось то-то, а там – то-то. И становишься осторожней. С ужасами можно как-то смириться, но невозможно понять, как в обыденной жизни все может перевернуться в один момент, и от тебя это никак не зависит.

- Я не раз видел тебя за работой, на съемках - ты производишь впечатление человека чрезычайно собранного.

- Конечно. Нужно увидеть картину в целом, решить, что годится для тебя, для газеты и извлечь из этого максимум.

 
- Одна женщина написала на форуме о твоих военных фотографиях: “Наверное, он очень добрый человек”.

- Правда? Интересно, почему она так решила? Но это действительно так. Для меня самое важное – быть порядочным по отношению к людям, поддерживать со всеми нормальные отношения. И я готов идти на компромиссы.

- Когда ты снимаешь, ты думаешь о людях, которые увидят твои снимки, или ты снимаешь для себя?

- Только для себя. И я довожу все до конца. Я не могу придти, снять кое-как и уехать на следующую съемку.

- Теперь, благодаря своим военным фотографиям, ты знаешь, что ты способен создавать сильные работы, способен до слез волновать людей. И что же, ты снова вовзратишься к съемке повседневной рутины?

- Да. Такова газетная жизнь: сегодня ты снимаешь то, что приносит тебе удовлетворение, а завтра ждешь как папарацци, что какой-нибудь знаменитости привезут из магазина новую мебель. И я люблю газету.


- В твоей жизни есть что-нибудь кроме фотографии?

- Нет, - говорит он, подумав. – Сидя дома, я могу подолгу играть с компьютерами – у меня их несколько – могу два дня подряд смотреть телевизор и ничего не делать, зная, что в любой момент мне могут позвонить и мой график будет забит до позднего вечера.

Помолчав, он добавляет с легкой усмешкой:

- Я, в сущности - как ребенок. Да и фотография для меня – это такая игра.


***

Серию фотографий Our War (в формате pps) могу выслать на мейл.