Танцовщик, хореограф, певец, актер Борис Моисеев родился в тюрьме – его мать была репрессирована. Его детство прошло на окраине империи, его юность выпала на глухие брежневские времена, когда людей уже не уничтожали физически, но человек недостаточно сильный скорей всего мог не состояться, задохнуться в серой вате советского  бытия.

Но Борис Моисеев вышел победителем. Он создал свой жанр, он работал в относительно свободной Прибалтике, сотрудничал с Аллой Пучачовой, фигурой также незаурядной, создавал шоу в Италии  и в Нью-Йорке.

- Вы, вероятно, очень целенаправленный человек. Как вы выкарабкались? Что вами движет?

- Я, наверное, очень этого хотел. Я с детства видел страдания моей матери и моей семьи, я видел, как гибнут таланты, я слышал эти бесконечные разговоры на кухне - кого убили, кого не нашли, кто попал в тюрьму, кто вышел из тюрьмы – и тогда уже поставил себе цель: любым способом, любой авантюрой занять место на пьедестале, достойное моего дарования. Для меня это было местью за все то, что я читал у людей в глазах. Мне больно за тех, кого ни за что ни про что превращают в изгоев, мне всегда хочется доказать: все люди на земле – горбатые, хромые, с глазом и без глаза, евреи, татары, славяне, итальянцы, арабы и так далее, какой бы они веры ни были, как бы они ни жили с миром, с Богом и сексом – имеют право быть такими, какие они есть и никто не смеет посягнуть на личность, на талант, на самовыражение.

- Глядя на вас, кажется, что вы постоянно заняты своими мыслями, вы здесь и не здесь. О чем вы думаете?

- Я все время просчитываю. Просчитываю все. Свой статус, свое положение, свой китч, свой образ, свою боль, свою трагедию. Мой мозг, моя душа -  мой компьютер все время наполнен этими расшифровками. Я все время стою в какой-то опаске, я думаю, что что-то может произойти...

- Что с вами может произойти? Вы – на вершине славы.

- Всякое может произойти. Я не понимаю, что такое – вершина славы. Для меня это непонятное состояние. А понятное – это борьба за выживание, борьба за зрителя, за репертуар, за мой духовный настрой, за внешность, борьба за годы. Борьба меня подталкивает. К сожалению, этого нельзя спрятать – и те, кому нужно, читают это в моих глазах.

- Вы также производите впечатление человека не просто доброго по натуре, но не причиняющего боли ближнему потому, что знаете цену страданию.

- Конечно, и поэтому я никогда никому не делаю больно, я скорее себя оскорблю, чем кого-либо.

- Можно предположить, что существуют два Бориса Моисеева. Один – сценический образ, этот, простите за панибратство, "Боренька", который со сцены обращается в зал с  призывом: "Помогите Бореньке, ручки, ручки!", а второй, наверное, совсем другой человек.

- Конечно. Это игра и это мои мысли – о том, насколько я хочу понравиться той или иной публике. Я не прошу помощи – я самодостаточен как актер и человек, но мне надо собрать их внимание какими-то репликами, какими-то сценическими приемами, а это трудно, особенно если речь идет о такой огромной аудитории, как на концерте в Израиле. Я понимаю, что не все в зале любят "Бореньку", кто-то пришел на другие имена, или любит, но не может громко признаться в этом. И мне нужно так отработать свой образ, чтобы и враги, и завистники и душевные калеки, и люди сострадающие, и люди свободные в свободной стране могли понимать, что я профессиональный актер и что я при каждом выходе на сцену думаю о том, как покорить и подчинить себе публику. Как я буду это делать? Как я буду это делать? – вдруг с болью, почти с отчаянием в голосе повторяет он.

- Это ваши профессиональные приемы.

- Ну да, и они есть у каждого актера. Иначе он не имеет право выйти на сцену. Нужно заполнять своей энергией зал, и тогда публика для тебя доступней, а музыка доступней для публики. Для того, чтобы выступать, нужна большая внутренняя сила и вера в то, что ты делаешь. Это все то же душевное состояние, и сколько бы мне ни было лет, я всегда буду знать, что я хочу делать.

- А как же со вторым, несценическим Моисеевым? У вас много друзей?

- Друзей очень трудно выбрать, друзей очень трудно найти. Те, с кем я работаю, становятся друзьями, но я стараюсь уйти в другие компании, в компании людей, которые не имеют никакого отношения к моему бизнесу – к шоу-бизнесу. Например, в деловые круги Москвы, туда, где собираются крупные коммерсанты, банкиры. Мне это интереснее. Им интересен мой мир, но мы не обязаны соприкасаться и перед ними не нужно играть очередную вариацию на тему  секса, любви, свободы – зачем?

- На чем строится ваше общение с друзьями?

- Без рисовки скажу – быть может, я себе это придумал, но я чувствую, что людям нравится моя миссия, а она в том, чтобы призывать людей быть терпимее, меньше  мешать друг другу. Часто люди мешают друг другу – разговорами, осуждениями: "Почему он сделал так, а не этак?". Да потому, что он так решил, это его жизнь. Вот с такой миссией я и выступаю – и на сцене, и в жизни и когда люди понимают, о чем я говорю, мне безумно тепло на душе, ибо больше нет в них агрессии, злости.

- А что любовь?

- Любовь – это пожар. И ты понимаешь, что отдаешь себя на пожар, но когда твои страдание и терпение, твоя борьба за любовь приносят свои плоды, ты понимаешь, что пожар пришел вовремя. Потому что одна декорация должна сгорать и появляться новая. И, конечно, отдавать себя чувству нужно любви по-серьезному – это большая ответственность, тут сцеплены два сердца, а иногда и много сердец. Даже когда ты говоришь в зал: "Я вас люблю" – на это слово нужно иметь право.

- В общем, вы себя не жалеете – сжигаете жизнь.

- А для чего жалеть? Зачем жить тогда? Чтобы вкусно пожрать и сесть на толчок, неважно, дорогой или так себе? Все равно это толчок. Зачем жить тогда? Мне так неинтересно.

- А как интересно?

- Жить, сгорать, любить, взлетать, падать, ползти, летать, опять падать и взлетать.

- Вернемся на землю. Что нового вы собираетесь делать в обозримом будущем?

- Хочу с Романом Виктюком поработать, он предложил мне интересную музыкальную драму – одну из очень скандальных историй Жана Жане, его рассказ "Богоматерь цветов". Я пригласил его поставить мой мюзикл, а он почему-то все поменял и пригласил меня сыграть роль Богоматери цветов. Попробуем, посмотрим.

- Чисто дежурный вопрос, для приличия – как вам нравится Израиль?

- Конечно, нравится. Почему он должен не нравиться? Я после выступления в Тель-Авиве улетел в Эйлат на закрытый концерт, и там было невыносимо жарко, мне было плохо, неуютно. А Тель-Авив я обожаю, люблю его так, как  люблю Москву. Он какой-то западный город, демократичный.

- Но он не самый красивый...

- Мне не важна архитектура домов, мне важна архитекура народа, который город наполняет. Москва тоже не очень красива, но она помолодела и похорошела, у людей появились несколько иные взгляды – они захотели жить красиво, улыбаться красиво, одеваться красиво. И сталинские постройки никого не раздражают, а все новые билдинги, которые строятся сегодня – это невероятно красиво.

- Ваше еврейство для вас что-то значит?

- Конечно. Во-первых, я им горжусь. Во-вторых, я безумно переживаю за то, что у вас происходит. И в тоже время переживаю за тех, кто находится по другую сторону границы. Потому что никому это не нужно. Ну не нужно. Война это всегда плохо. Пусть лучше расцветают сады в ваших пустынях, чем эта кровь и эта дележка. И если нужно освободить территорию – так, наверное, нужно освободить.   Мне кажется, что так лучше будет.

И на прощание – передайте израильтянам мою любовь.