Командировка

Начало восьмидесятых… В очередной раз потеряв работу, обзваниваю, в поисках новой, то, что кажется подходящим в толстой телефонной книге. Неудача за неудачей… Наконец, нахожу телефон какого-то НИИ звероводства и охотоведста. К моему удивлению секретарша переводит линию на директорский телефон и приятный баритон приглашает приехать для беседы. Ближнее подмосковье, путь километра в два-три через изумительной красоты заснеженную рощу. Территория НИИ более напоминала дачный посёлок, нежели научное учреждение – просторно расставленные маленькие уютные домики, в коих размещались отделы этого учреждения. В одном из таких – администрация. Директор – академик охотоведческих и звероводческих наук. Любезный человек лет пятидесяти. В ходе беседы выяснилось, что для готовившейся им книги требовались снимки так называемых тофаларских оленей. Тофалария – это такое “местечко” в восточной Сибири, среди Саянских хребтов. Живут там тофы – как потом уже, из БСЭ, узнал, это самая малая российская народность, что-то около семисот человек. Основные занятия – оленеводство, охота, и… пьянство.
- Значит так, говорил мне директор, летишь до Иркутска, оттуда до Нижнеудинска. В Нижнеудинске, от имени НИИ, заказываешь вертолёт и летишь в оленеводческий посёлок Алигжер (не удивляйся, читатель, я действительно не подумал о том, что аренда вертолёта даже в СССР стоила денег, и надо полагать, немалых!). В Алигжере найдёшь зоотехника, который на нартах отвезёт на стойбище, а потом вернёт обратно (не удивляйся, читатель, мне тогда почему-то и в голову не пришло, что на Руси с покон веку ездят в санях, а не на нартах!).
Вот с таким напутствием, с командировочными в кармане, с полученным под расписку “Салютом” и приданными к нему катушками слайд-Кодака, я и отправился в Сибирь.
В Иркутске, через какую-нибудь пару часов, сел в самолёт рейсом на Нижнеудинск. Это был удивительно уютный небольшой чешский самолёт, очень напоминавший ИЛ-14. Десятка два пассажирских кресел, пилотская кабина, отгороженная почти декоративной дверкой.  Поразили пилоты: два пацана, возраста и вида тех, что любят гонять на мотоциклах на экстремальной скорости. На минуту возникло сомнение в благополучном полёте. Ничего, долетели! Нижнеудинская гостиница оказалась хоть и не очень комфортной, но вполне благоустроенной.
Утром следующего дня отправился нанимать вертолёт. Каким чудом  не оказался в психиатрическом отделении местной больницы, уже не помню. Может быть, просто за неимением такового. На моё несчастье не было не только персонального вертолёта, но и лётной погоды. То есть, большие самолёты взлетали, а вот “аннушки”, обеспечивавшие сообщение между   центром и посёлками, к полётам не допускались. Не допускались в этот первый день, потом на второй, потом в третий…. Ровно неделю я с утра отправлялся на аэродром, а после полудня возвращался в почти пустую гостиницу, в которой, слава богу, можно было отогреться. Наконец, вылет! Вам не приходилось летать над тайгой? Если нет, вы лишены удивительного впечатления: сначала “аннушка” плывет над бескрайней лесистой местностью и часа полтора вы не видите ни одного поселения, а потом, вдруг, буквально ныряет в промежуток между сопками и замирает на крохотном поселковом аэродромчике. Зоотехник оказался вполне реальным лицом в крохотном посёлке. Его дом был едва ли не лучшим, и, главным образом, вот почему. Это он поведал мне сам. Был в посёлке местный магазинчик, директором и продавцом которого числился один человек, а именно, жена зоотехника. Интереснейший, надо сказать, магазинчик! Два зальца – продовольственный и одежды. В первом – толстенные серые макароны, дешёвые консервы, получёрствый хлеб и ещё что-то немногое в том же духе. Во-втором – одежда, какую и в столице можно было найти только у очень “крутых” спекулянтов, например, джинсы и джинсовые куртки всемирно известных фирм. Позже, много поездившие по стране люди говорили, что это типичное для глубинки явление. Так вот, самолёты, как я уже пояснил, летали крайне не регулярно, а именно ими доставлялись в магазин товары, в том числе и вино-водочные, точнее, просто водочные. В день доставки товара магазин превращался в поле боя: водку, если повезло, закупали ящиками, а  через день после этого посёлок погружался в длительный загул! Но и водка, как бы много её ни было, однажды заканчивается. А полётов нет, новых ящиков с  водкой нет. Горюет народ? Ни в коем случае! Ибо знает, что у директрисы-продавщицы припрятано… Только, оплата теперь пойдёт не в рублях, а в охотничьих трофеях – ну там, шкурки песца, белки, шкуры хищного зверя. Пара шкурок песца – и драгоценная бутылка в доме! А реальная цена этих шкурок, шкур, по которой предприимчивые супруги их затем сбывали, в десятки раз выше! Вот и выходит, что в тамошних местах перестройка началась задолго до Горбачёва! В общем, посидели мы с зоотехником, захмелели. Подошло время обсудить завтрашнее отправление на стойбище. Вот тут я и запросил нарты….  В таёжном посёлке уж точно не было психиатрической помощи, поэтому зоотехник ограничился тем, что выдал мне резиновые сапоги и назначил ранний час выезда. Ночь я провёл в домике, гордо именовавшемся гостиницей. Вся гостиница состояла из единственной комнаты с набором убогой мебели и такой же убогой посуды, пригодными разве что для сходки забубённых алкашей. Была печка, дрова к которой находились во дворе. Чтобы протопить промёрзшее за отсутствием  постояльцев жилище потребовалось пол ночи! Поутру к гостинице подкатили сани, запряжённые коренастой лошадью. Сзади саней были подвязны два низкорослых оленя. В санях, удобно развалившись, поджидал зоотехник. Привязанных оленей, как выяснилось, он вёл на стойбище. Немолодой возница гикнул лошадке и мы тронулись. До стойбища было километров сорок. Стоял чудесный солнечный зимний день. Лошадка тащила сани по сибирской речке, вдоль берегов, поросших таёжной сосной. Часам к пяти, проехав, пожалуй, две трети, прибыли к некоему таёжному жителю,  имени которого уже не помню (ну, скажем, Николай), но рассказать о котором,  вкратце, стоит. Бывший киевлянин, он отказался от столицы, приехал в Саянскую тайгу и вдалеке от посёлка построил собственное жильё.  Справную, надо сказать, избу, просторную. Поразили  чистота и ухоженность дома. Основным занятием нового сибиряка стала охота. По стенам висели шкуры дикого зверя. Хорошенько выпив и закусив, о чём-то побеседовав, остались на ночлег. На утро зоотехник сообщил, что лошадь и сани останутся здесь, а дальнейший путь мы проделаем пешком, в сопровождении тех двух оленей, коих он вёл на стойбище. Остававшаяся треть пути особо меня не пугала, поскольку казалось, что каких-нибудь десять-пятнадцать километров пройдём по льду той же речки легко и быстро. К моему изумлению зоотехник вскоре свернул на берег, а потом и углубился в береговую таёжную поросль. Путь наш плавно пошёл в горку. Под ногами лежал толстый слой нетронутого снега, доходящий до щиколоток.  Ноги, обутые в резиновые сапоги, едва выволакивались из этой снежной массы. Но это – пол беды! Снежный слой скрывал другой – слой бурелома. Веток, о которые постоянно цеплялись тяжёлые сапоги. Падать приходилось через каждый десяток метров! А вот зоотехник шёл впереди, ведя в поводу оленей, словно москвич по улице Горького! Да ещё и подтрунивал надо мной, московским бедолагой, прибывшим в его посёлок бог весть за чем… Когда расстояние между нами стало достаточно критическим, я плюнул на врождённую деликатность, на мужское самолюбие, и на всю тайгу проорал требование немедленно предоставить мне одного из беспечно двигавшихся оленей! Вы когда-нибудь пробовали передвигаться на олене? Поверх спины не седло, а нечто вроде тонюсенькой подушки,  вместо жёстких стремян – две верёвочные петли, и каждое движение этого животного – волна с картины Айвазовского! Нет? Ну и слава богу! В общем, после очередного падения зоотехник, жалея ни в чём не повинное животное, отобрал его у меня. Дальше я едва ли не полз на карачках. На моё счастье до места оставались считанные метры…
И вот мы на типичном стойбище тофов. Посреди тайги стоит избушка… Нет, и окно и дверь имеются, но….! Единственное окошко затянуто полиэтиленовой плёнкой – цивилизация достигла и этих мест: вместо рыбного пузыря, или там слюды – мутный полиэтилен! Тоненькая дощатая дверь открывала выход наружу, и это, при максимальных сибирских морозах! Более того, угол этой двери был словно обгрызан клыками дикого зверя – сквозила здоровенная дыра, к которой приставлялась фанерная дощечка – чтобы не слишком сильно дуло. Положение спасали тайга и  всё та же цивилизация: кругом многолетний, достаточно сухой, хвойник, а в хозяйстве – бензопила “Дружба”. Когда, часам к двум-трём ночи, прогорали в “буржуйке” дрова, вставал тот, кому холод становился ну уж совсем не втерпёж, и полчаса растапливал печку. До раннего утра хватало, а там начинался новый трудовой день. Пол в этом подобии жилища, был земляной. Однажды вошёл оленевод и, смачно сплюнув на пол, вдруг задумался, а подумав, изрёк:
 - Почему я тут плюнул? Мог бы и на улице…
А вы, поди, отрицаете эволюционную теорию Дарвина.

  На съёмку задания ушло несколько дней. Первых два попросту не было оленей, почему-то они находились на некоем дальнем стойбище (сорок километров от посёлка это, по тамошним меркам, ближнее…), когда же появились олени, испортилась погода. Тем не менее, материал был, наконец, снят и я засобирался в обратный путь.  И вот тут выяснилось нечто весьма интересное. Зоотехник категорически отказался возвращаться и  завтра, и  послезавтра, ссылаясь на то, что ему, де, и с олешками поработать надо, да и белочку в тайге пострелять. Так что, раньше, чем через неделю – никак.  У двух, живших на стойбище, оленеводов-тофов тоже нашлись какие-то отговорки. Я требовал, просил, доказывал… Бесполезно! Всё, что, в конце-концов, предложил зоотехник, это отправиться в путь одному.
 - Ничего особенного -  убеждал он – сначала пойдёшь по тропе, что идёт от стойбища. Она выведет тебя к реке, по ту сторону увидишь дом Николая, заночуешь у него. Утречком вновь пойдёшь по реке и она приведёт тебя прямёхонько к посёлку.
    Братцы, мне уже было за тридцать, но я всё ещё был глуп и по юношески самолюбив.  Перебросив тяжёлый кофр через голову за спину, я, таки, отправился. Примерно через час пути тропа как-то поблекла, стала едва различима, а вскоре и раздвоилась… Вот тут бы и остыть, подумать, вернуться. Ведь не Сокольники – тайга!!! Так нет… Выбрал из двух ту, что была позаметнее, и пошёл дальше. Уже смеркалось, когда – о чудо! – я действительно вышел к реке, но….,  на добрый километр дальше от предполагавшегося места. Дом Николая светился тусклым жёлтым оконцем, и я добрался до него, когда уже совсем стемнело. Легли спать уже под утро, проведя ночь за хлебосольным столом хозяина. Много интересного поведал он мне тогда.
-Как же это было можно – недоумевал я – отправить человека, впервые оказавшегося в тайге, одного?! А где же хвалёная сибирская доброта, заботливость, отзывчивость?
По мнению Николая, всё это давно отошло в предание, растворилось в корысти и пьянстве. Не соблюдался уже, по его словам, даже самый святой закон таёжных охотников: пришёл на заимку, воспользовался тем, что оставили предыдущие охотники, оставь и ты, что можешь.  “Халява, сэр”, докатилась и сюда.  Утром я вышел на реку и двинулся в указанном Николаем направлении. Часам к трём, сказал он, дойдёшь до промежуточной заимки, переночуешь там. Увы, к полудню я увидел нечто вроде островка, речка раздваивалась, огибая его с двух сторон. Куда идти? Внимательно присмотревшись, различил слабый санный след, уходящий вправо. Дальше – дело логики! День был просто великолепный - каких-нибудь двадцать-двадцать пять градусов мороза, при чистейшем бирюзовом небе и ярком солнышке! Впервые увидел то, что никогда не видел ни до, ни после: довольно бурная речка, местами так и не покорившаяся морозам, выбивавшаяся полыньями из под снега, намерзла слоистым льдом такой чистоты, что льдистые наросты, отражавшие небо, были голубыми!
    Просто идти, не снимая окружающую красоту, было невозможно. И вот вам, господа фотографы, пример отличной рекламы… В некий момент, когда камера была у глаз, я поскользнулся. Падая, как при замедленной киносъемке, успел увидеть взлетающий на “ошейнике” “Салют” и его трагическое приземление на лёд… Точнёхонько объективом! Поднялся, осмотрел камеру. Было не по себе – резьбовая (под светофильтры) кромка объектива изрядно помялась. Надежды на работоспособность аппарата не оставалось, а ведь он был выдан под расписку и в те дешёвые годы стоил более четырёхсот рублей – примерно три средние зарплаты! Даже ремонт мог обойтись мне в копеечку… Взвёл затвор, нажал на спуск – отлегло от сердца! Проявка в Москве показала, что и юстировки чудом не сбились. Как тут не вспомнить и то, что самая первая линейка объективов к “Зениту” была удостоена Гран При Брюссельской выставки фотоаппаратуры. Кажется, 57-ой год.
     Санный путь оказался верным, и почти в расчётное время я увидел дымок, поднимавшийся над береговой далью. А вскоре увидел и саму заимку. Люди, с которыми довелось в ней встретиться, может быть и ночевать, не запомнились. Ну а к середине следующего дня я прибыл, таки, в посёлок. Поселился в том же домике, именовавшемся гостиницей. Отоспался. История навязчиво повторилась – на этот раз вылетов не было из Алигжера. Пробыл в посёлке дня три. Зато! Произошло два приятных для меня события.
   Первое. Как-то под вечер обнаружил поселковую библиотеку. Зашёл. В совершенно пустом помещении сидела скучающая девушка, библиотекарь. Равнодушно позволила посмотреть полки с книгами. Братцы, мне стало не по себе – я увидел множество книг, которые невозможно было купить в Москве! Идея созрела мгновенно! Для начала я скромненько поинтересовался посещаемостью этого очага культуры. С тяжёлым вздохом девушка посетовала на то, что проводит здесь дни в полном одиночестве. И тогда я предложил сделку – продать мне отобранные книги за треть номинала, всё равно, мол, стоят на полках нечитанные, а так, хоть какая-то польза от них. Девушка не была лишена элементарной сообразительности и мы мгновенно поладили. Где я раздобыл мешок, в который загрузил несколько десятков томов, уже не помню, но именно так, в грубом мешке, привёз их в Москву.
    Второе. Кто не мечтал повесить на стене своего дома оленью шкуру? Но если и можно было купить их вдалеке от стойбищ, то за очень приличную цену. И вот я узнаю, что на поселковом складе храняться сотни шкур забитых оленей. Нахожу склад, кладовщика. Купить, как оказалось, можно вполне официально – четвертак за шкуру! Беру две – себе, и кому-нибудь в подарок. Не сдержав любопытства, интересуюсь, отправляют ли шкуры на продажу куда-нибудь ближе к потенциальным покупателям? Оказалось, нет.
 - Но ведь даже по четвертаку - здесь несколько тысяч рублей, а по серьёзным расценкам куда как больше – поражён я. Что же вы с ними делаете?
 - Сжигаем – коротко ответил кладовщик.
          “Аннушки” так и не летали.  Кто-то из аэродромного начальства сжалился, и меня подсадили на вертолёт “МИ-4”, гружёный кедровым орехом и ещё каким-то грузом. То, что от грохота винта закладывало уши было чепухой в сравнении с маленькими отверстиями в центре круглых иллюминаторов. Для чего они были нужны не могу понять до сих пор! На земле – это безобидные отверстия размером в пятикопеечную монету того времени, в воздухе же, зимой, при приличной скорости движения вертолёта, они становились морозильными элементами. В Нижнеудинск я прибыл совершенно окоченевшим. Представьте себе моё состояние, когда по прибытии в гостиницу я узнал, что из-за лопнувшей где-то трубы гостиница не отапливалась уже несколько дней! Каким чудом я не схватил крупозное воспаление лёгких, не понимаю и по сегодня! Отогревался чаем, спал под двумя одеялами и польским плащом, имевшим меховую подстёжку. То есть, как вы уже догадались, теперь не было полётов на Иркутск…
     Я рассказал эту историю ничего не приврав, не приукрасив. Теперь уже уверенно могу сказать: та командировка стала самым ярким событием моей жизни! И я, пользуясь возможностью, выражаю искреннейшую благодарность тому таёжному зверью, которое обходило меня стороной на трёхдневном пути к таёжному посёлку Алигжер!