С ночи на 9 мая мы все бабахали в воздух, за Победу. К обеду я летел в праздничную Москву. Экипажам «Боингов» 890-го Брянского полка АДД, предстояло стрелять из ракетниц в перерывах между залпами салюта. Просто летать по Садовому кольцу, как троллейбус, и палить ракетами цветного огня.
Не поверите, место в самолете мне досталось за талончики в столовую.
-«Я лучше к подруге смотаюсь, что мне Москва, если бы в Воронеж подлетнуть…»- говорит старший стрелок, « ты меня заменишь. Майор Марусиченко разрешил».
Была гроза, сквозь дрёму, недалекие громы казались разрывами. На поле подмосковного Остафьева, машины, крыло к крылу. В сумерках пошли на задание. Отстрелялись и сели туда же. На поле столы, хлеб-соль и спирт бочкой. Тамадой - Главный маршал авиации, Александр Евгеньевич Голованов:
-«Москвичи, до утра, по домам… Отпускаю, но чтобы ни-ни! Выдать землякам гостинцы».
На гимнастерке натянутой поверх белого свитера серебрится медаль, американский шлемофон у пояса, рядом «ТТ», финка, за спиной вещмешок со снедью, в руке подарочный галлон маршальского спирта. Стучу в дверь, слышу маму:
-«Кто там?»
Запинаясь, шучу:
-«Из домоуправления».
В ночь на десятое мая, в Барановичах, по тревоге, меняем оставшиеся ящики ракет на ленты боекомплекта. С утра боевой вылет . Цель Либава - Виндава. Летим добивать обозы власовцев, там солдаты и их семьи.
Прости нас, Господи! Шли вторые сутки великой Победы…
А потом снова Москва. Конец июня - парад Победы. На Центральном аэродроме мимо стоянки нашего ПЕ-8 вышагивает эскорт Знамени Победы - Кантария, Егоров…
Небо разверзлось. Гроза перекрыла путь голубой двойке. Не быть нашему тяжеловесу ПЕ-8, ведущим в, несостоявшемся, воздушном параде. Красную площадь проходим пеши, примкнув к демонстрации. Сталина на мавзолее почти не вижу, догадываюсь- вот он Вождь-Победитель.
Еще через двадцать лет снова встречаю Знамя на площади.
Теперь уж запомню его навсегда…

В купе похожем на карету хлебаем ложками американское вишнёвоё варенье, щедро разжиженное спиртом. Наши сотрапезники –катерники со Шпрее хохочут : -«Пьем компот за Победу!»
После моста «Берлинский экспресс» запинаясь и лязгая, вползает на Брестскую платформу. Колесные пары ещё не научились менять, и потому приказывают с вещами перебраться на противоположную сторону. Загадочно блестят пустые рельсы. Пятьсот весёлого и в помине нет. Родная сторонка встречает пассажиров зелёными, синими и защитными погонами. Солдаты бойко шарят
в вещмешках, чемоданах, узлах- отбирают не записанное оружие, золото, трофеи…Пехота, под неусыпным взором «гебешников», пакует трофеи в мешки, волочёт их за развалины, к грузовику. Моряки - гврдейцы со Шпрее привычно рвут на себе тельняшки, но их окружают штыками…Мой попутчик старшина Сёма мужик стреляный, ещё с финской воюет…
Быстро суём на дно фрицевской сумки «вальтер» и «парбеллум». Поверх покрываем купленным у старой пани лучком, редиской, укропом. «Гебешник», завидев закусь, наглым шепотом требует выпивку. Семен наделяет его добытой из недр вещмешка бутылкой «бимбера», парой редисок, перышками лука…Умилённый синепогонный сержант, не вскрыв сумки и вещмешков, кивает нам:
-«Мотайте, поезд не предвидится». Сёма лихой кадровик, он подтянут на загляденье и козыряет каждому.
-«Товарищ капитан, -говорит он лейтенанту, -разрешите пройти к товарищу гвардии полковнику. Он ждет документы спецчасти».
На недалёком базарчике, сходу «махнули» пяток часов на два «ровера», велосипеды значит…Долго ли коротко, но мы в Барановичах. «Боингов» нашего полка здесь уже нет. А мы снова влипаем в облаву. В окружении занудных стариков из комендантской команды топаем в город. Из задержанных две зенитчицы. Боевые, с медалями. Заводная блондинка щурит хитрющие глаза, объясняет диспозицию, ставит задачу:
-« По самой людной улице пойдём, там дворы проходные. Действуй, как я – рвём сразу в разные стороны. Старикам нас не догнать, а стрелять побоятся…»
Уже в «Комсомолке» я десятки раз пересекал Буг в Бресте, но только со святым человеком – писателем Сергеем Смирновым попал в крепость. Конечно проклятая и героическая война начиналась не только здесь.
Но цитадель, бастионы, кровавое крошево кирпича, обильно сдобренное рванным железом, по страшному праву символа, стало главным гранитом воли и силы людской. Не знаю ходят ли нынче солдаты заставы Кижеватова в почетном молчании к вечным камням крепости. Может и не осталось такой заставы на многострадальной земле? Да что там, быть того не может! Недаром
говорят белорусы - «братка»! Конечно помнят тех, кто в 41-ом насмерть стоял, а не в 45-ом по мешкам шарил. А еще тайну открою редакционную- это я попросил полить бетон памятника…Думаю не осудите фоторепортёра газеты?

Июльские ночи коротки и темны. Но эта…В гигантской трубе фюзеляжа полыхнул огонь.
Телефоны взрываются голосом командира :
-Всем покинуть самолёт!
Высота около четырех тысяч, но наш ПЕ-8 потерял дорогу. Поврежденная снарядами машина рыскает из сторону, в сторону и сваливается на крыло, сквозь дым и огнь, сближается с землёй. Мне не до батальных феерий. Вцепился в кольцо парашюта - самому не встать. Стрелки волокут к двери, фалом пристегивают кольцо к штанге, вышвыривают в ночь. Выстрелом хлопает купол. Земля встречает топким берегом болота и голосами наших «летунов».
Много лет спустя я попал на Борисовщину, как раз туда, где был в сорок четвертом.
-Братка ты наш! Как ноги, как руки? Ведь всё в крови у тебя было…
Бывшие деревенские хлопчики из партизанской деревни, враз распознают испуганного стрелка, в вальяжном фотокорреспонденте «Комсомолки». Не успели все вспомнить, как валом пошла на стол белорусская снедь - картофельные латки и бабка в приложении к слегка замутненной четверти самогона.
-Харч, наш народный, не обессудьте, кокетничает большеглазая директриса семилетки, подавая поросятину и хрусткие огурцы…

Война успешно шла к развязке, каждый день радио оповещало о победных салютах и мы постоянно пребывали в эйфории. Тогда - то на стоянке и появился Дутик. «Боинги» нашего полка имели переднюю центровку без хвостового колеса дутика, но видимо в силу отечественных традиций и сходства пса единодушно нарекли- Дутик.
Сосикобразный пёс - малышок, бесстрашный, сильно пахнущий моторным маслом и бензином, весельчак и обжора. Американские бортпайки и горячая любовь к авиаторам подвигла Дутика на подвиг- он сам научился карабкаться по ступеням самолётной стемянки, или по- просту поддавался шутникам. Во всяком случае, пёсик летал на войну. Тогда бомбили Кенигсберг и Берлин. Хотя полеты Дутика проходили в обстановке строгой секретности от начальства, ушлые писарчуки вовремя подшустрили и «сержанту Дутику» пришла медаль. Вручать вместе с другими награждёнными не стали - шепнули командиру полка, что сержант дежурит по стоянке самолётов. Обмывали награду Дутика всей второй эскадрильей. А залётный американский офицер связи Зубкофф презентовал Дутику банку аргентинского павлина в собственном соку…

Где-то в сороковых годах вышел приказ, что молодым, призванным по тотальной мобилизации, война в срок службы не зачитывается. Значит, снова надо трубить целую пятилетку в авиации, а те политые потом и кровью фронтовые полтора года, не в счёт? В московской командировке я встретил Асю- троюродную сестру с Арбата. Та бурно пожелала устроить мою судьбу, а за одно пристроить свою школьную подругу. Не ведая оперативно-тактических планов сестренки я, одев поверх формы старенькое пальтишко, отправился в гости. Уже в передней «опупел» от вида генерал-полковничей шинели. Оказалось, что хозяин дома и отец долгоносой девицы, Главный терапевт Советской Армии, Вовси. Тот самый, что вскоре стал одним из первых в списке «убийц в белых халатах». При виде любезного генерала и его «долгонски» я срочно отпросился за куревом. Так Бог меня спас от тюрьмы и суммы.
Уже после армии в Московском геологическом институте мы слушали
правительственное сообщение о ложном навете на врачей и наказании виновных в инсинуации…
Абсолютно интеллигентная Миллица Константиновна, донимала меня:
-Ну как же так, Илюша? Я точно знаю - еврейские врачи прямо
в роддомах прививают рак младенцам!


Пограничников я люблю. Начинал дружбу с лейтенантами и дослужились вместе до генеральских погон. Правда я больше по возрасту. Памир, Тянь-Шань, Кавказ, Кольская земля- горы и долы, экстремальные ситуации, джеклондоновские характеры, рыбалки, охота, грибы, ягоды…Видно у меня в крови сидит бацилла дальних странствий. А уж солдатской лёгкости на подъем фоторепортёру не занимать.
Однажды под вечер мне позвонили в «Комсомолку» и дали команду через час быть на Лубянке. Вместо ложки с кружкой - с аппаратурой и выкладкой на долгий срок. Приказ выполнил. Плёнку мотаю в кассеты уже где-то над Уралом, в туалете «Ту-104». Заткнул курткой Луну и Млечный путь в иллюминаторе, и
сидя на толчке, кручу до изнеможения.
Снежная мартовская целина измочаленная гусеницами танков, дымы полевых кухонь, госпитальные палатки. Везде заспанные, немытые солдатские лица. Район боевых действий у заставы Нижне – Михайловская. Под горой, за ледяным рукавом Уссури, остров Даманский. В промёрзшей землянке желтеют пятками двадцать шесть навечно молодых, под командой старшего
лейтенанта Стрельникова. Позабыв о соседстве лопаем гречку с «мясной консервой». Просим добавки. Генерал Ионов торопит. Нужен фотограф с телеобъективом, чтобы запечатлеть наш танк, застрявший во льду протоки у самого китайского берега. По ночам враждующие стороны наперегонки пытаются вытащить боевую машину. Танк - то самый новый! Ползу с разведчиками. Снимать мешает обязательный «калашников» и пара «лимонк»
в карманах. На обратном пути под крутым лесистым островным бережком квакают шальные мины. Одна, вторая…Капитан, сапер из разведбата, охает и резко бледнеет. Отщеп от сосны просадил плечо. У прапорщика фляга спирта. Даём глотнуть капитану. Прикладываемся сами. Тащим сапёра на себе. Быстро темнеет, идём во весь рост. Спустя месяц вертолётных вояжей вдоль границы, сенсационных публикаций и…пьянок, снова Москва.
На Лубянке, при галстуке, в комнатушке комсомольского отдела жду вызова на шестой, начальственный, этаж. Намекнули, что мне перепала медаль «За отличие в охране госграницы СССР». Звонка нет. Наконец приходит смущенный подполковник Володя Виноградов. Помявшись, «комсомольский бог» рубит правду-матку:
-«Тебе почётный знак достался, а медаль- вашему Главному, Борису Панкину. В награду за воспитание боевого духа у добровольца Ильи Гричера !»
По - настоящему оценил, мою преданность полосатому столбу, пограничный пёс Джек.


Была весна, и был разлив. Такой широкий, что не припомнить старикам.
Пограничный Прут выкатился на луга, леса, дороги…Желтая вода развела красную глину, и казалось, что плывут кровавые разводья.
Большой крови река не видала с той поры, как здесь доколачивали Яссо-Кишинёвскую группировку германцев. Каждый год река рождала свидетельства той невиданной бойни. На сей раз вода добралась до могил, наскоро забросанных в 1944-м.
Молодости несвойственно глубокомысленное созерцание и осмысление прошлого. Видимо современный Гамлет из пограничного патруля, не думая о судьбе бедного Йорика, походя надел каску на чей-то череп. Впрочем, кованый немецкий сапог и магазин от ручного пулемёта не давали почвы сомнениям - каска нашла своего хозяина. Когда высокая вода спала, все добро собрали и зарыли снова. Ибо, как сказал философ из древности: «Нельзя дважды вступить в одну и ту же реку». Бежит вода. Все смывает. Не ступить больше кованному фашистскому сапогу на мирную землю. Будем надеяться на философа. А каску я снял с черепа, отмыл в прутской воде, протёр и отвез в редакцию.
Там каска лет тридцать стояла на полке музея «Комсомолки», пока её не спёрли вместе с другими экспонатами. Хочется думать, что частные коллекционеры ограничатся пополнением своего собрания, а не «толкнут» железную любителям рисовать свастики на еврейских могилах. Тогда тезис о реке, потребует уточнений…

На московском шоссе близ Новгорода, между указателями Мясной Бор и Спасская Полисть стоит обелиск с надписью: «комиссар Матрошилов», дата смерти 1942 год. Могила имеет отношение к «Комсомолке» и ко мне лично.
Это было тогда, когда счет наших потерь в Великую войну, официально исчислялся, семью- восемью миллионами, а не многим более двадцати, как известно сейчас.
В Новгороде, случай меня свел с парнями из отряда добровольцев-поисковиков комбината «Азот». Вьюжным февралем мы отправились в Мясной бор. Там с боями безуспешно пыталась выйти из окружения Вторая ударная армия. Прорыв блокады Ленинграда не удался, командующий генерал Власов сдался, а армия погибла. Я помчался в редакцию, наивно ожидая похвалы. Помню строгий допрос ответсека Гриши Оганова:
-«Власовцы? Не надо их на страницы тащить».
-«Не власовцы, а Вторая ударная, говорят их было около двухсот тысячь в том бору у речушки Спасская полисть…Похоронены лишь единицы».
-«Ладно, напечатаем, только без Власова, и номера армии. Снимок хорош- лес, ну прямо Берендеево царство».
В начале апреля позвонили с «Азота»:
- «Есть находка, приезжай»…
Вторые сутки тщетно хлюпаем по талому снегу: костёр не разведёшь, глотаем спирт с бурой водой. Дошли до потерянной воронки, там останки - много…
Ребята изымают у времени страшные находки. Вещьмешок комом. Наган в брезентовой кабуре. На петлицах шпалы… Уже в городе достаём из котомки перевязанное голенище, а там документы батальонного комиссара Матрошилова, истлевшие письма и фотография двух девочек. В редакции подобрели, рискуют напечатать, снова без упоминания генерала - предателя.
Просыпаюсь от звонка. Говорит Матрошилова…Та, что на снимке - побольше. Ныне доктор философских наук. Еле сдерживает волнение:
-Илья, я вас знаю. На кафедре в Комсомольской школе иностранцев снимали…
Пути для отступления пацифистам отрезаны. Газета печатает фото комиссара, письма жене и дочерям из новгородского леса, зимой сорок второго года.
9мая. Похороны. Шоссе перекрыто. Машины, пол дня, идут в объезд. Почетный эскорт Ленинградского гарнизона. Глухую оборону Новгородского обкома КПСС, давно доложившего, что в области нет не похороненных, взломал авторитет «Комсомолки» и звонок главного «агитпропщика» Михаила Суслова. Спустя месяц, редактор вручил мне грамоту обкома:
-«За успехи в военно-патриотическом воспитании подростков». Может и не стоит вспоминать, но истины ради…Утром в день похорон юные поисковики, с похмелья, спутали останки…Но в том, что под обелиском прах героя - нет сомнения!