оригинал -
http://community.livejournal.com/photo_polygon/634773.html
Мастер-класс Георгия Пинхасова
В Школе Родченко 3 ноября состоялась встреча с Георгием Пинхасовым, организованная в рамках программы «Школа успеха» студии «ProLab». По предложению Артема Чернова я дублирую здесь свой пост, посвященный этому событию. Но должна заметить, что речь Пинхасова так же эмоциональна, как и фотографии. Он из тех, чьи слова очень трудно передать на бумаге, к тому же я не писала на диктофон, восстанавливая текст по своим почеркушкам в блокноте, и потому не ручаюсь за точность цитат. Я уже внесла ряд исправлений и дополнений и буду признательна всем тем, кто укажет на возможные ошибки.
<>
Название встречи было похоже на коан - «Как снимать ничто».
Мы с друзьями пришли на мастер-класс Пинхасова за полчаса до начала, но едва примостились на предпоследнем ряду. А к началу мероприятия люди уже толпились в коридоре, вытягивая шеи и пытаясь увидеть хоть что-нибудь, происходящее в зале. Мы на задних рядах то сидели на спинках стульев, то стояли на одной ноге в тщетных усилиях рассмотреть изображение на экране целиком, без заслоняющих его голов и поднятых рук с цифровыми фотоаппаратами. Было душно, и время от времени какие-то героические молодые люди подтягивались на руках, вспархивали под потолок и открывали окна (которые вскоре по требованию дам приходилось закрывать). Сам Пинхасов, рассказывающий о том, как снимать ничто, оставался для нас невидимкой - его, сидящего за лекторским столом вместе с Натальей Ударцевой, напрочь перекрывали головы зрителей. Тем не менее лица слушателей были восторженными, и слушали они мэтра, как завороженные (по крайней мере, слушали первые три часа).
Пинхасов выбрал для показа работы, которых нет на сайте «Магнума». Японию, Таиланд, Россию. Он пояснил, что иногда строит композицию по принципу иероглифа. «Япония – самая странная страна в мире, и в истории живописи – огромное японское влияние, и Эйзенштейн об этом писал. Японское искусство создано не землей, а морем. Я был когда-то на выставке каллиграфии в Музее Востока, ничего не понял, конечно, но этот резкий жест запомнился мне.
Я видел, как рисует мастер каллиграфии. Его ассистенты очень долго подготавливают бумагу, кисти, иногда даже проводят несколько полос кистью, чтобы убрать лишнюю краску. Я видел, как женщина становилась в носочках-таби на полосе рисовой бумаги, - на бумаге образовывались складки, - потом делала резкий жест кистью, потом бумагу куда-то уносили, видимо, выбрасывали, и она снова делала этот резкий жест. Это повторялось не менее пяти раз. И я подумал – как это похоже на фотографию, - мы тоже снимаем один сюжет несколько раз, выбираем один кадр и остальное выбрасываем. Мастер провоцирует случайность, сливается с ней в едином жесте.
Помните, как у Картье-Брессона? Когда стреляешь в зайца, надо превратиться в зайца. Фотограф - как кошка, которая выглядит ленивой и медитативной, и вдруг она делает резкий бросок. Фотограф должен быть или ленивым и медитативным, либо совершать резкий бросок. Крайности – классная вещь! Надо оставаться задумчивым и при этом держать себя под контролем, успевать быть страстным и наблюдать за собой»
Пинхасов сказал, что для него главное – задействовать подсознание. Поэтому он любит показывать работы быстро, не допуская рассматривания, причем многие фотографии лучше смотрятся маленькими, а не большими. Он доказывал свою мысль наглядно, изменяя размеры картинки на экране. Картинки мелькали с большой скоростью, воздействуя на подсознание, и до нас доносился голос невидимого лектора:
«…Свободная фотография – когда ты забываешь, чего от тебя хотят, ты под властью ситуации. Художнику не должно интересовать ничего, кроме того, что ему самому интересно. Как Картье-Брессон, который пошел снимать прибытие короля и не снял самого короля. Его можно назвать непрофессиональным фотографом – он снимал то, что хотел. И создал свой мир, и показывал его честно – так, как видел. Он не менял объективов, не впечатывал, он снимал на 50 мм, - и создал свою школу. Называл себя анархистом, но не в современном понимании – самым святым он считал свободу. И никогда не давал советов».
«…Я снимаю в режиме «p». Это важная вещь – вы фотограф-профи, у вас большая вспышка, но вы должны опуститься до уровня любителя, уравняться с ним в возможностях, просто выражая свое отношение к миру через собственный жизненный и духовный опыт. Если Вы зависите от редактора – снимайте на «m», а если нет – то на «p».
«…Как я попал в «Магнум? Был 1988 год. Одна тетечка, которая неизвестно почему решила мне помогать, спросила, не хочу ли я познакомиться с Сальгадо. Мне нравился Сальгадо, он блестящий репортер, он четко видит ту единственную точку в пространстве, где должна оказаться камера. А я как раз напечатал фотографии с негативов, привезенных из Москвы. Я пришел в «Магнум». Сальгадо спросил: «Ты, наверное, хочешь попасть в «Магнум»? «Да нет», говорю. Сальгадо мои фото посмотрел и говорит: «Классные». «Себастьян, - спрашиваю я, - а тебе не кажется, что эти фото антисоветские?». «Нет, - говорит, - это художественная фотография, смелее, чувак, показывай. Но в этом году мы в «Магнум» не принимаем». Пока шло время, я еще в 2-3 агентства ходил – меня не приняли. Тогда было много конкурсов – «Ньепс», «Кодак». Я победил на конкурсе и получил 50 тысяч франков. На эти деньги можно было жить.
Когда я попал в «Магнум», мне показалось, что я просто выиграл еще один конкурс. Но через какое-то время меня начали спрашивать: «Почему ты ничего не делаешь? Вот землетрясение в Армении – почему ты туда не едешь?». «А у меня, - говорю, - паспорт советский, меня не пустят». В общем, пришлось организовывать репортажи, а я тогда снимал пейзажи и натюрморты. Мне Тонино Гуэрра однажды сказал: «Классно, но ты живешь в таком мире, надо его снимать!». А мне нравилось смотреть внутрь себя, а не приставать к людям…».
«…Мои первые цветные репортажи были из бань – фейерверк радуг и брызг. Я был очарован, вернулся в раздевалку и взял фотоаппарат, забыв, что в нем цветная пленка. Я не знал тогда, что буду цветником».
«Я на цвет при съемке вообще внимания не обращаю – только на свет и на состояние, снимаю атмосферу».
«…Все фотографии – это подарки, которые мы получаем. Я смотрю при съемке на одно – а в кадре возникает другое. Надо уметь деконцентрироваться».
«…Что приносит фотография? Деньги? Но тогда лучше сразу идти в финансовый вуз. Удовлетворение честолюбия? Этого мало. Если Вы подражаете тому, что Вам интересно, Вы можете даже сделать лучше, чем первоисточник – но никто не обратит на это внимания, потому что вы не захотите двигаться дальше и будете сидеть на достигнутом, как царь горы, и спихивать с этой горы конкурентов. Но есть еще и любознательность, есть вопрос: «Что дальше?». Это качество в себе можно развить. Я, например, не родился визуальщиком, и, когда перед поступлением во ВГИК пошел в первый раз в жизни в Пушкинский музей, то мне там ничего не понравилось. Когда я впервые увидел «Андрея Рублева» Тарковского, то не досидел до конца и решил, что учительница в школе говорила правду – это плохо, это антисоветчина. Но однажды я случайно попал на «Солярис». Думал, что просижу минут 15 и уйду. Прошло 15 минут, и весь зал встал и пошел. А я остался. Я словно вошел в резонанс и чувствовал, что «Солярис» - это как послание для меня одного, меня это перепрограммировало, и я зажил жизнью, где были Бах, Вермеер и Тарковский, - спиритуальный меланхолический круг».
«…Есть ли у меня талант?» - вопрос вторичный, главный вопрос – «Есть ли во мне страсть?». Фотография не должна быть первичной целью – первичной целью должен быть процесс познания мира. Я видел много трагедий, связанных с тем, что первичной целью становилась фотография».
Под конец Георгий Пинхасов предложил залу принять участие в отборе его работ с флешки, снятой накануне во время прогулки по Москве. Студенты школы Родченко, которых в зале было очень много, радостно закричали, что уже чувствуют себя сотрудниками «Магнума», и принялись криками голосовать за ту или иную карточку. В какой-то момент лектор отвлекся и долго говорил о смысле фотографии. Вдруг девушка из зала раздраженно попросила поменять картинку на экране на какую-нибудь другую. Пинхасов явно напрягся и не хотел продолжать отбор, но его все же уговорили. Было очень интересно наблюдать за процессом – и мне показалось, что Пинхасова действительно интересует мнение зала о его работах.
Сначала вопросы слушателей были очень длинными, и Пинхасов долго и терпеливо на них отвечал. Под конец, когда оставалось совсем мало времени, посыпались экспресс-вопросы и экспресс-ответы. «Чем цифра отличается от пленки?». «Цифра удобнее». «Правда ли, что однажды Картье-Брессон побил вас палкой?». «Неправда, он действительно кого-то побил, но это был не я». «Можно ли дважды войти в одну и ту же реку?». «Нельзя».
Встреча с Пинхасовым затянулась – вместо запланированных двух-трех часов она шла четыре с лишним. Постепенно в зале замелькали черные тени – народ потянулся к выходу. Кто-то рядом со мной тихо мечтал о горячей солянке, кто-то делился с соседями припасенной шоколадкой и мандарином, кому-то звонили раздраженные родители, жены и мужья. Зал медленно пустел, и к концу встречи можно было свободно дышать. Когда зажегся свет, публика дружно и непрерывно аплодировала - по-моему, минут десять подряд.
Остались только те, кто вошел с творчеством Пинхасова в резонанс.
)