Давно обещал запостить эту статью Екатерины Деготь. Вот перепечатал, наконец.

КЛИНИЧЕСКАЯ КАРТИНА
(художественный критик Екатерина Деготь размышляет о смерти современного искусства, его бессмертной душе и его месте в интерьере)

Вопрос, куда повесить картину, да и повесить ли ее вообще, для меня, к счастью, неактуален: почти все стены в моей квартире покрыты рядами книг. Я, правда, знаю одну даму (доктора филологических наук), которая развешивает картины прямо поверх книжных полок, - глядишь, когда-нибудь придется ей нанести и третий слой (если она будет по-прежнему так тесно дружить с художниками, что те будут ее навещать и проверять, все ли подарки и покупки она вывесила). Но все-таки довольно часто книги и картины в доме выступают как некая альтернатива, вытесняют друг друга. Даже в XIX веке в домашних библиотеках вешали скорее тиражные гравюры, чем живопись маслом, и это, видимо, не случайно. Уж слишком разным экономикам принадлежат книги и картины.
Покупая книгу, самые богатые в мире люди вынуждены смириться с тем, что у миллионов прохожих в сумке лежит точно такая же. Это не мешает каждому из нас верить, что наши с ней отношения уникальны, что люблю и понимаю (или не люблю и не понимаю) я ее вполне индивидуально. Книга уже давно – не столько вещь, сколько нематериальная субстанция слова, поток мысли, пойманный в сачок бренной оболочки мягкого переплета.
Так было не всегда: до изобретения Гуттенберга (и некоторое время после него) счастливые избранные могли гладить кожаную обложку с чувством обладания чем-то единственным в мире. Но теперь у книги нет тела, что только подчеркнуто тем фактом, что вы можете купить ее и в какой-нибудь другой обложке, и в аудио-, и в электронном виде, и она все равно останется собой.
Это, конечно, очень сильный аргумент в пользу бессмертия души. Не удивительно, что им воспользовалось и искусство. В начале ХХ века оно разорвало обязательность отношений с какой-то определенной материальной оболочкой и стало отождествляться прежде всего с идеей, проектом, мыслью.

С тех пор между «искусством» и «произведением искусства» идет нечто вроде войны, жертвами которой оказываются в первую очередь коллекционеры искусства ХХ века. Чем больше их трофей похож на физически полноценную картину в старом смысле, чем больше в нем тела (жирная живопись маслом, тяжелая рама, что-нибудь, не дай Бог, красиво нарисовано, да и цена высокая), тем больше шансов услышать от критиков, искусствоведов, да и самих художников презрительное «это не искусство». Чем более произведение на такую картину не похоже по каким-то параметрам (например, оно нематериально, хрупко, недоделано, его как-то маловато, в нем не запечатлелся кропотливый труд, а может быть оно и вовсе некрасиво, шокирующее, неприятно) – тем, по профессиональному мнению, больше в нем «настоящего искусства». Чем хуже, таким образом, тем лучше.
Это, конечно, абсолютно невыносимо. Потребителю кажется, что над ним издеваются. Но это не издевательство: это требование смирения. Очень похожее на требование смирения в христианской религии, откуда, собственно, догмат о бессмертии души и взят.
Все разговоры о том, что в ХХ веке искусство «умерло» (а так говорят и сторонники, и противники), конечно же, абсолютно правильны: именно для того оно и умерло, чтобы сохранить свою душу – себя как некую летучую философскую субстанцию «искусства вообще», Искусства с большой буквы. Это, кстати говоря, и есть пресловутая «абстракция», а наличие или отсутствие изображений пионеров тут ни при чем. Искусство Кандинского «абстрактное» не потому, что там ничего не нарисовано (бывает, что и нарисовано), а потому, что это искусство, но не живопись. Не картина. Оно вырвалось из объятий обоев, и если иногда на них приземляется, то торжествует победу. В этом смысле все искусство ХХ века стало «абстрактным». Художники говорят «проект». Потребитель говорит недовольно «концептуализм». И все это одно и то же. Наиболее радикально искусство вырвалось из обойных объятий в советском искусстве,- мы, как всегда, были на гребне прогресса. Само слово «проект» придумал Эль Лисицкий, взамен слова «картина». Между ними существует разница не просто во внешних формах (картина законченная, привлекательная, а проект как будто бы незаконченный, грубый, не гладит по шерстке), а еще и чисто экономическая: картина – это то, что сначала пишут, а потом пытаются продать (частному лицу), а проект – то, на что сначала получают грант (от государства), а потом пытаются осуществить. В этом смысле все советское искусство – это проекты, а не картины, пусть там есть и пионеры, и даже с горнами.

Придя недавно в гости к одной иностранной журналистке, живущей в Москве, я увидела у нее огромное позднесоветское полотно на военный сюжет, из разряда «для выставке в Манеже», которую она купила на барахолке. Картинка была так себе, но ее сочетание с белым итальянским диваном оказалось не для слабонервных – ничего сильнее давно я не видела, и с этим я могла коллекционершу только поздравить. Своим существованием эта картина как бы полностью отменяла диван, отдых, расслабленность и жизнь частного человека в принципе. Пресловутый лозунг «искусство принадлежит народу», собственно, именно это и означает: что искусство свободно себе летает, принадлежит всем, действует на всех, а отдельные картины где-то выставляются, может быть, даже и хранятся какое-то время, но не у частных лиц. И вообще они не важны, а важно искусство.
Плохо ли это? Я так не думаю. Лучшее в русском искусстве тоже принадлежало народу. Великую русскую картину «Боярыня Морозова», например, трудновато себе представить в частном доме, разве что в специально для нее отведенном зале. Суриков стал ее писать вообще только по тому, что предполагал, что Павел Михайлович Третьяков купит ее для галереи. А не то ограничился бы букетами роз. В русском искусстве была зона вне частных коллекций, и это его спасло. Сейчас его, правда, успешно добивают, почти добили. Из-за того, что Третьяков был так настойчив в составлении своей галереи и скупал все на корню, на свободном рынке еще в XIX веке серьезных произведений живописи не осталось – только какие-то головки, пейзажики, ландыши, полупозорные попытки заработать. Похожая ситуация и с искусством Серебряного века. Об этом прекрасно знает каждый профессиональный эксперт-искусствовед, только сейчас уже вряд ли скажет публично, ведь его финансовые интересы часто связаны с продажами того, что осталось от крупных мастеров на частном рынке,- недоделанного Айвазовского, недодуманного Шишкина, перезрелой коммерческой продукции «Бубнового валета».

Так что же, искусство в частном доме вообще обречено быть ничтожным? Нет, это не так. Просто искусство – Искусство – требует уважения, а не просто любви. А уважать можно только того, у кого не текут слюни от желания нравиться. Искусство, которое не хочет нравиться, сильнее проникает в сердце. Произведение, в котором больше «искусства» и меньше «картины», сложнее и требовательнее, но любовь к сложным и требовательным, к свободолюбивым и «абстрактным» вознаграждается, да еще как. Просто отношения «обладания» тут будут сложнее – еще неизвестно, кто кем обладает. Правильная картина в доме – та, благодаря которой человек меняется, которая не дает расслабиться. В ней больше будущего, чем прошлого, она «проект». Она все время служит неким духовным маяком. Слишком сильно сказано? Но это всего лишь означает, что такая картина – сама уже почти человек, что она есть индивидуальность сама по себе.
И в этом, видимо, корень всего. Книга с XYI века «вышла в тираж» и превратилась в одну бумажку из множества. Искусство, возможно, спасло себя как духовную субстанцию, заявив о своей смерти до того, как тираж наступил: искусство как книга или кино, ведет себя так, как будто существует где-то вне книжных страниц или экрана, как будто материальное для него не важно, но тиража на самом деле не допускает. И это последний бастион в мире массового производства.
В современном мире живопись, скульптура, графика, инсталляция или перфоманс – искусства, которым удалось сохранить понятие уникальности. Мало кому удастся купить оригинал какого-то голливудского фильма, но любое произведение искусства есть оригинал, и даже художественная фотография и видеофильмы строго ограничены в тираже.
Именно поэтому современное, концептуальное, абстрактное, проектное и нелюбимое широкой публике искусство, при всей его сухости и интеллектуализме,- самое человечное из всех, самое близкое к человеку. Я так же думаю, что оно окажется и самым сильным. Конкретно это означает вот что: другие искусства тоже перейдут на уникальные продукты для частного, домашнего употребления – но только для особых, исключительных, пользователей. Произведения искусства станут приходить к нам в дом в виде нетиражированных компьютерных программ, которые вам пришлют, на месте телевизора может появиться экран с видеофильмом, сделанным только для вас, а книгу вы будете слушать по телефону в исполнении самого автора, который позвонит лично вам.
Некоторые скажут, что они и сейчас так живут. Но сейчас это у вас бесплатно и по дружбе, а будет – очень и очень дорого. Вот тогда вы почувствуете себя настоящим коллекционером.

Карочи - хочешь быть великим коллекционером Великого Искусства - купи какашку в банке и уважай её, пока уважалка не отвалится

Всё же нравится мне читать тексты современных критиков-искусствоедов. Сколько словес надо потратить, чтобы спрятать пустоту!

да не, нормальная тетка. да и про фотографию упомянула

Тётка-то нормальная, но цель её тоже... Нормальная, вернее привычная

- твоя работа?

хочу белый итальянский диван

Статья похожа на переживания о погоде.
Как вариант синоптического предсказания развития искусства даже интересно. А что касаемо фотографии, тут одна дама на Фотолайне, как то сказала: "Чтобы фотография нравилась большинству, в ней должно быть немножко говна" )

К любым текстам, касающимся оценки произведений искусства нужно относиться осторожно. Вот цитата из учебника по социологии искусства:

"Например, "вечность" великих произведений заключается не в том, что они некритически, без переосмысления и переоценки переносятся из одной эпохи в другую, а в их особой внутренней структуре, в потенциальной многозначности, позволяющей этим произведениям жить и развиваться с воспринимающим их социумом. Нет и не может быть окончательной и полной интерпретации художественного произведения."

Суриков вообще уникальную стратегию избрал: он концентрировался только на создании шедевров, которые продавал Третьякову не снижая цены. Это позволяло ему получать от него гонорар, позволявший не распыляться на частные заказы и, живя безбедно несколько лет, создавать новый шедевр для... Третьяковки.

А мне понравилась сия ложка дегтя.