***

Была у нас в деревне соседка – Нинка, баба работящая, но одинокая. Мужики ее расползлись по жизни и приходилось крутиться по хозяйству одной. Бывало лежишь утром в постели на залитой солнцем веранде, когда настойчиво бьются в стекла сонные мухи и из под железной кровати терпко пахнет сухофруктами, а она уже выгоняет за ворота свою непослушную корову с человеческим именем Лида, а потом еще долго гремит колышками, выводя на бугор со старым, буйно заросшим сиренью кладбищем, своих коз. У нас - полный дом родни, галдят до самого вечера, не дают спать всей улице, а Нинка - все одна и одна. Смотрю на ее сиротливое окно и тихо жалею про себя. Одна была у нее отрада – любимый сын Васенька, редкими наездами навещавший мать. Еще с армии шоферил, потом в колхозе, а там и начальство приметило. Всегда на хорошем счету, тихий и чересчур аккуратный для нашей расхлябанной деревни, приезжал он к ней на служебной машине. А Нинка, как услышит мотор, так и вздрагивает, и с глаз ее сходит печаль. Детство мое кончилось, уехал я и долго не возвращался на свою Солопиевку - как окрестили наш стоящий на отшибе села хутор. Вернулся я навестить свою старенькую бабушку и двоюродных сестренок только этим летом, когда уж и моей-то прошло за полжизни. И Солопиевка на месте, и Нинка все так же гремит колышками, ругая своих коз. Правда сильно постарела, и только глаза ее светились какой-то новой радостью. Под закат жизни, кончилось ее одиночество и вечно мотавшийся где-то Васенька теперь жил с ней. Так и осталось неведомым мне, где уж его носило все эти годы, но сталось так, что покрутила-поломала его безработная жизнь и отправила в Москву. И опять, как раньше, Вася возил очередного начальника, был тих и по-прежнему холост на радость обитательницам московских женских общаг, куда совершал набеги после шоферских будней. И не было беды, пока однажды на вокзале не попал он «под раздачу» какой-то буйной заезжей братвы, и не загремел на долгие месяцы в больницу. Его бывший хозяин давно забыл про своего потерявшегося водилу, да и у Васи после больницы многое стерлось из памяти. Вышел он оттуда без копейки денег и пешком пошел в свою деревню, ведь не было у него на свете никого кроме матери и ее негаснущего в теплой южной ночи окна....
«Васыль-то, негожий стал...» - все причитала моя бабушка, а мне, смотря на то, как они теперь все время вместе, думалось совсем о другом, и из памяти всплывали позабытые есенинские строки:

Ты одна мне помощь и отрада,
Ты одна мне несказанный свет...

Большетроица - Москва, август - декабрь 2006г.